Мы едем на север, к городу, по пустынной автостраде, и профиль горизонта медленно подбирается ближе и ближе. С каждой милей я ощущаю себя увереннее уже хотя бы потому, что скоро буду дома.

Дэниела поможет разобраться, что к чему, и понять, что происходит.

Такси останавливается напротив моего особняка. Я расплачиваюсь с водителем, быстро перехожу на другую сторону улицы, взбегаю по ступенькам к двери и достаю из кармана ключи. Ключи не мои. Пытаясь вставить один из них в замочную скважину, я замечаю, что и дверь не моя. То есть дверь моя. И улица моя. Номер на почтовом ящике тоже мой. Но дверная ручка другая, деревянная и слишком элегантная, а петли железные, в готическом стиле, более подходящие какой-нибудь средневековой таверне.

Дверь открывается внутрь.

Что-то не так.

Что-то очень, очень не так.

Я переступаю порог, вхожу в столовую.

Запах другой. Мой дом пахнет иначе. Здесь вообще ничем не пахнет. Разве что немного пылью. Как будто здесь никто не живет. Свет погашен. Весь.

Я закрываю за собой дверь и шарю в темноте по стене, пока не натыкаюсь на выключатель. Комната наполняется теплым светом, но люстра тоже другая – рожковая и висит над минималистским стеклянным столиком. И столик, и стулья – не мои.

– Эй? – окликаю я.

Никто не отвечает.

В доме тихо.

До жути тихо.

В моем доме на полке за обеденным столом стоит большая семейная фотография – мы втроем, Дэниела, Чарли и я, на смотровой площадке Инспирейшн-Пойнт в Йеллоустонском национальном парке.

Здесь, в этом доме, на полке стоит черно-белая, контрастная фотография того же каньона. Выполнена она более профессионально, но на ней никого нет.

Я перехожу в кухню, и сенсор движения включает приглушенный свет.

Кухня – роскошная.

Дорогая.

И безжизненная.

У меня дома на белой дверце холодильника красуется на магнитиках первая творческая работа Чарли – макаронная мозаика, – неизменно вызывающая у меня улыбку. В этой кухне стальной фасад «Гагенау» сияет безукоризненной чистотой.

– Дэниела! – зову я.

Здесь даже эхо моего голоса звучит иначе.

– Чарли!

Вещей меньше, эха больше.

Я прохожу в гостиную. Моя старая вертушка стоит рядом с дорогой акустической системой. Мои виниловые пластинки с записями джаза аккуратно и с любовью расставлены в алфавитном порядке на встроенных полках.

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

В коридоре темно, и выключатель не там, где он должен быть, но это не важно. Почти все осветительные приборы работают на сенсорах движения, и лампы скрыты в углублениях в потолке.

Деревянный пол тоже не мой. Он симпатичнее, половицы шире и не такие гладкие.

Фотография, на которой мы втроем стоим на фоне Висконсин-Деллс, заменена здесь эскизом с изображением Военно-морского пирса. Эскиз выполнен углем на листе толстого пергамента. В глаза бросается подпись художника в правом нижнем углу – Дэниела Варгас.

Я вхожу в комнату слева.

В комнату сына.

Вот только и она совсем другая. Нет ни одной из его сюрреалистических работ на стенах. Нет кровати. Нет манга-постеров. Нет письменного стола с разбросанными листками. Нет лавовой лампы и рюкзака. На полу не валяется разбросанная одежда. Только монитор на дорогом столе с книгами и бумагами.

Шокированный, я иду в конец коридора. Отодвигаю раздвижную дверь с матовым стеклом и вхожу в спальню. Шикарную, холодную, нежилую, как и все остальное в этом доме. Не мою.

На стенах выполненные углем на толстом пергаменте эскизы. Стиль тот же, что и у наброска в коридоре. Центральное место занимает стеклянная витрина, встроенная в деревянный – похоже, из акации – стенд. Идущий из основания свет падает на сертификат в кожаной папке, опирающейся на обтянутую бархатом стойку. На свисающей со стойки тонкой цепочке висит золотая монета с изображением Джулиана Павиа.

Текст на сертификате гласит:

Премия Павиа присуждена ДЖЕЙСОНУ ЭШЛИ ДЕССЕНУ – за выдающиеся достижения в продвижении наших знаний и понимания происхождения, эволюции и свойств вселенной посредством помещения макроскопического объекта в состояние квантовой суперпозиции.

Я опускаюсь на край кровати.

Мне нехорошо.

Сильно нехорошо.

Мой дом – моя тихая гавань, моя крепость, мой уютный уголок, где я окружен семьей. Теперь он даже не мой.

У меня сводит живот.

Я бегу в ванную, откидываю крышку унитаза, и меня выворачивает в сияющую белизной чашу.

Горло горит от жажды.

Я поворачиваю ручку и пью из-под крана.

Ополаскиваю лицо.

И бреду в спальню.

Мобильника при мне нет, и где он, я не представляю, но на прикроватном столике стоит проводной телефон.

Я никогда не набирал номер сотового Дэниелы и теперь вспоминаю его не сразу, но все же вспоминаю и набираю.

Четыре гудка.

– Алло? – отвечает мужской голос, глубокий и сонный.

– Где Дэниела? – спрашиваю я.

– Думаю, вы ошиблись номером.

Я называю номер своей жены.

– Да, – говорит мой собеседник, – номер правильный, но только он – мой.

– Как такое возможно?

Незнакомец дает отбой.

Я снова набираю номер Дэниелы, и теперь он берет трубку после первого же звонка.

– Сейчас три часа ночи. Больше не звони. Идиот.

С третьей попытки я попадаю на голосовую почту. Сообщения не оставляю и даю отбой.

Поднявшись с кровати, опять иду в ванную. Рассматриваю себя в зеркале над раковиной.

Лицо в синяках и царапинах. Засохшая кровь и грязь. Щетина. Глаза налиты кровью. Тем не менее это я.

Усталость накатывает волной и буквально валит с ног.

Ноги подгибаются, но я успеваю ухватиться за столешницу.

И тут… какой-то шум на первом этаже.

Как будто кто-то осторожно прикрыл дверь.

Я выпрямляюсь.

Настороженно прислушиваюсь.

Тихонько подхожу к двери. Смотрю в коридор.

Слышу приглушенные голоса.

Попискивание рации.

Скрип половицы под осторожным шагом.

Голоса звучат яснее, разбегаются эхом между стенами лестничного пролета, выплескиваются в коридор. Теперь я вижу их тени на стенах, шествующие по лестнице, словно призраки.

Осторожно выхожу в коридор, и тут