В истории множество раз происходило одно и то же: люди, уверенные, что сражаются на стороне Добра, стремились искоренить Зло до донышка, выдернуть все корешки, чтобы сызнова не проросли. «Корешками» часто оказывались ни в чем не повинные дети венценосных злодеев, иногда совсем маленькие.
Не знаю, стоит ли «высшая гармония» слезы ребенка (может, и стоит – дети легко плачут и быстро утешаются), но вот детской крови точно не стоит. Тем более, что на детских костях никакой гармонии не выстраивается.
Этого-то урода нисколько не жалко
Да и тем, кто выпалывал такие «корешки», история обычно платила той же кровавой монетой.
Преторианец Кассий Херея, глава заговора против садиста Калигулы, вероятно, вошел бы в анналы ланцелотом и победителем Дракона, если б после убийства императора не приказал умертвить и его годовалую дочь, которой расшибли голову о стену.
Сам Херея торжествовал недолго – очень скоро погиб нехорошей смертью.
Луи-Шарль Бурбон (1785–1795)
Французские республиканцы заморили в темнице десятилетнего дофина Людовика, умершего от недоедания и нехватки свежего воздуха. За это вместо Свободы, Равенства и Братства получили новую тиранию и череду бесконечных войн, в которых погибла пятая или даже четвертая часть французских мужчин.
Дом Романовых, стремясь избавиться от потенциального соперника, начал свое правление с того, что предал казни «Ивашку Воренка», трехлетнего сына Лжедмитрия II и Марины Мнишек. Палач повесил малыша неловко, к тому же тельце было совсем легкое. Петля плохо затянулась, и мальчик умирал на морозе несколько часов.
Марина пытается спасти Ивана (1610–1613). Художник Л. Вычолковский
Надо ли удивляться, что триста лет спустя строители нового, коммунистического царства поступили так же жестоко с юными Романовыми? Зловещая историческая рифма. (Сотрудники архива однажды показали мне штык, который торжественно сдал на вечное хранение некий ветеран революции. Дедушка похвастался, что этим штыком добивал в подвале Ипатьевского дома цесаревича. Кошмарную реликвию заперли в сейф, не зная, что с ней делать.)
Алексей Романов (1904–1918)
От утопии, ради которой обагрился детской кровью этот штык, тоже ничего не осталось. Да и не могла она осуществиться, такая утопия.
Но был и член Боевой организации эсеров Иван Каляев, который 2 февраля 1905 года не стал бросать бомбу в экипаж великого князя Сергея Александровича, потому что в карете сидели дети.
Наверное, суть в этом: понять, что дети самого лютого твоего врага – все равно дети и что они уж точно ни в чем не виноваты.
(Этот сумбурный текст я пишу под впечатлением от записки Джохара Царнаева, который назвал погибших на Бостонском марафоне «побочным уроном» войны мусульман с Америкой.)
«Побочный урон»: Мартин Ричард (2005–2013)
Liquidation totale-1
22.05.2013
Проглядываю директорию, где хранятся идеи проектов, к которым я утратил интерес, и сюжеты для произведений, которые я уже никогда не напишу. Потому что надоело резвиться, хочется писать серьезное. Лета клонят.
Старье – на свалку
Там, в неосуществленных планах, много ерунды, но есть и довольно занятные штуковины. Буду от них постепенно избавляться – может, кому пригодится.
Например, был у меня прожект, отчасти навеянный акутагавской новеллой «В чаще». Собирался изложить один и тот же сюжет в двух противоположных жанрах: цинично-плутовском и романтически-сентиментальном.
У Акутагавы с Куросавой один и тот же персонаж предстает то героем, то злодеем
В жизни иногда случаются коллизии, которые допускают диаметрально различную трактовку. Главным образом это зависит от душевных качеств того, кто дает событиям оценку. Человек великодушный склонен и весьма сомнительные поступки других людей истолковывать в выгодном для них свете, а человек мелочный и скверный даже в самом красивом поступке обязательно предположит какой-нибудь низменный мотив.
У меня в файле есть подлинная история, идеально подходящая на роль такого перевертыша: хочешь – верь в хорошее и умиляйся, хочешь – разоблачай и плюйся.
За точность фактов не поручусь, поскольку в свое время вычитал про этот «марьяж-блан» в чьих-то мемуарах, но для романа, как вы понимаете, достоверность большого значения не имеет.
Во всяком случае, легкое гугление подтверждает, что все персонажи существовали на самом деле, стало быть, не полная выдумка.
Марципановый Моцарт
В Австрии есть знаменитая кондитерская фирма «Демель», основанная еще в восемнадцатом веке. Она поставляла торты, пирожные, конфеты и прочие сладости императорско-королевскому двору.
В тридцатые годы прошлого столетия венский магазин «Демель» прославился своими фантастически красивыми витринами. Каждая была настоящим произведением дизайнерского искусства.
Дело в том, что владельцы, чуть ли не впервые в истории торговли, догадались нанять для декорирования витрин талантливого дизайнера – молодого барона Фридриха фон Берзевици. Это был эстет, щеголь, один из самых модных людей тогдашней развеселой Вены. И, как полагалось декаденту, растленному аристократу, художнику томной эпохи, – гомосексуалист.
С середины тридцатых в стране установился реакционный режим, получивший название «австрофашизм». Положение евреев становилось всё более угрожающим, а Демели, как утверждает мемуарист, были евреями.
Вот какой красавчик
И вот, на самом пике антисемитской истерии барон предлагает наследнице фирмы Кларе Демель так называемый marriage blanc, «белый брак» – то есть совместную жизнь без интимной близости. У продвинутых интеллектуалов тогдашней Европы, по примеру Бернарда Шоу, подобные высокие отношения были в моде. А для благопристойной женитьбы гомосексуалиста на готовой к такому союзу даме существовал еще и особый термин: «лавандовый брак».
В данном случае эта бело-лавандовая свадьба была нужна невесте больше, чем жениху. В 1938 году Австрию оккупировали немцы, и титул баронессы фон Берзевици-унд-Какашломниц помог Кларе уехать из страны в Италию и укрыться там в монастыре до конца войны.
Фиктивный (или, во всяком случае, номинальный) брак, заключенный во имя спасения, получился на удивление прочным – продлился до смерти Клары. Овдовев, барон вдруг оказался единственным владельцем почтенной кондитерской фирмы. Недолго поруководил ею, потом продал и уехал в США, где потом еще много лет блистал в нью-йоркском артистическом бомонде (например, был арт-директором журнала «Вог»).
Это и есть фабула, на основе которой я собирался сделать две повести. Имена действующих лиц, конечно, поменял бы.
Героем первой был бы невероятно расчетливый сукин сын, промотавшийся дворянчик, обуреваемый жаждой богатства. Фашистская угроза, нависшая над Веной, предоставляет ему отличный шанс сорвать большой куш. Барон привязывает к себе жену долгом благодарности. После войны живет в свое удовольствие, пользуясь всеми привилегиями богатства и не будучи обременен никакими обязанностями. Когда же супруга умирает, он хладнокровно продает дело, в которое был вложен труд и талант нескольких поколений, чтобы витать в заокеанских эмпиреях. В общем, «Горький шоколад, или Торжество порока».
Вторая повесть прошла бы по той же канве, но в совершенно другой тональности.
Барон Б. Жизнь удалась
В атмосфере надвигающейся катастрофы (так хорошо показанной в фильме «Кабаре») живет странный художник, умеющий делать из тортов и пирожных прекрасные, недолговечные панно. Он совершенно не приспособлен к жестокому миру, но в час испытаний совершает поступок, на который не решились