здесь был офис какого-то банка.

— Глянь-ка… — бомж ткнул узловатым пальцем. — В каждом, в сменных кассетах, семь-восемь тысяч купюр.

— Так чего стоишь? — сощурился Серёга. — Сигнализации нет, подцепил ломиком — и всё твое. Гуляй, не хочу!

— Вот я и не хочу… — насупился Гоша. — Нет, врать не стану, поначалу была мысль. А потом прикинул: ну чего я там, снаружи, не видел? Документов нет, деньги отберёт первый же патруль, их, говорят, сейчас на МКАД как собак…

— Говорят? Интересно, кто?

— Есть люди. Шарят по ювелирным магазинам, банкоматы взламывают. Мародёры, одним словом. Только их мало — почти у всех, кто суётся в город, начинаются дикие головные боли и приступы аллергии: из носа и глаз течёт, сыпь, зуд, отёки. Кое-кто даже помер. Вояки пытались зайти в костюмах химзащиты, с изолирующими противогазами — не помогает! Если и дальше так пойдёт, в Москве совсем людей не останется, я, да может, ещё ты.

— С чего ты взял, что я останусь в городе? Может, я выжидаю, а сам ценности домой стаскиваю?

Гоша недоверчиво посмотрел на него и широко улыбнулся щербатым ртом.

— Не, ты не такой, меня не обманешь…

Серёга вздохнул. Бомж затронул больную тему.

— Я, Гош, может, и хотел бы остаться, но что-то сомневаюсь. А ну как зарядят по Москве чем-нибудь термоядерным?

— Это с какой стати?

— А с такой, что лес может начать расползаться. И что тогда? Бульдозерами и танками его не остановить, пакистанцы уже пробовали.

— Погоди… — Гоша замер на месте. — Ты серьёзно насчёт ядерных бомб?

— Клык на холодец! По радио передали, о китайцах. Они запаниковали из-за Шанхая и заявили, что готовы применить, если ситуация выйдет из-под контроля.

— Так ты наладил радио? — оживился Гоша. — Молодца̀! А я вот давеча забрался в «М-Видео», включал приёмники — молчат, заразы!

— Ещё бы им не молчать, полупроводники-то накрылись! Я нашёл в соседской квартире старую радиолу, ламповую, и ловлю помаленьку на средних волнах. Только помехи с каждым днём сильнее, так что, боюсь, долго эта лафа не продлится.

III

Апрель, 2025 года

Зелёная лампочка индикатора мигнула и погасла. Серёга по инерции сделал ещё пару оборотов. Каждый «радиосеанс», приходилось запускать генератор, переделанный из позаимствованного в «Спортмастере» электровелосипеда и крутить педали, поддерживая жизнь, едва тлеющую в антикварной радиоле «Минск». Попытка приспособить автомобильный аккумулятор результата не дала — он разряжался до нуля за считанные минуты.

Но и это вот-вот потеряет смысл: сквозь какофонию атмосферных помех пробиваются только обрывки фраз. Может, виной всему древесные гиганты, чьи кроны смыкаются высоко над разрушенными многоэтажками? Уже и не вспомнить, когда он в последний раз видел над головой небо без ветвей и листьев…

Серёга дотянулся до бледно-зелёного нароста, свисающего с толстого стебля, сделал надрез и подставил рот под хлынувшую струйку. Полезная штука эта «пожарная лоза»: и чистая вода под рукой и, случись возгорание — уродливые, похожие на болезненные опухоли, наросты, лопаются, заливая водой всё вокруг. И вода чистейшая, видимо, диковинное растение фильтрует высосанную из загаженного московского грунта влагу…

Удивительно только, откуда она взялась — насколько Серёга знал, раньше такого растения в средней полосе не было и в помине, а теперь чуть ли не в каждом доме, в каждой квартире. Впрочем, проволочного вьюна раньше тоже не было. Вот и Гоша рассказывал о какой-то невиданной растительности на Ломоносовском проспекте — чуть ли не о пальмах и древовидных папоротниках.

Но Гоша уже месяц, как пропал. Зато стали появляться люди, навьюченные научной аппаратурой. Серёгу это встревожило: если высоколобые умники нашли способ справляться с «Лесной Аллергией», то скоро за дело возьмётся армия — и примется отвоёвывать у Леса пядь за пядью.

Волновался он зря. Вылазки учёных, обосновавшихся в Главном здании МГУ, носили характер спорадический, да и заходили они недалеко — максимум, до проспекта Вернадского.

В окно потоками вливался весенний воздух. Необычайно тепло для апреля — похоже, понятие «времена года» теряет в Лесу привычный смысл. Серёга не заметил, когда наступила осень, а за ней зима. Громадные деревья и непроходимые кустарники, пришедшие на смену чахлой московской флоре, стояли зелёными — листья осыпались с них одновременно с появлением новых. Снега тоже не было, температура ни разу не опускалась ниже десяти по Цельсию.

Серёга пролистал тетрадь, куда он заносил всё, что вылавливал из эфира.

"…три термоядерных удара зафиксированы как многочисленными спутниками, так и сейсмическими станциями по всему миру. Мощность каждого в тротиловом эквиваленте составляет около трёх мегатонн.

Баллистические ракеты «Дунфэн-81» стартовали из восточных районов провинции Цинхай, где развёрнута 3-я дивизия ракетных войск НОАК[1]…»

«…чудовищное преступление коммунистического режима Китая.

Количество жертв оценивается…"

Всё-таки, они решились. Три боеголовки мегатонного класса — наверное, сейчас на месте Шанхая озеро застывшего радиоактивного стекла, из которого торчат оплавленные скелеты небоскрёбов.

«…Москву решено сохранить в нынешнем состоянии, установив по линии МКАД заградительный режим. Не самый худший вариант, если сравнивать с Нью-Йорком, медленно, но верно превращающимся в криминально-анархический анклав, куда стекаются маргиналы и уголовный элемент со всей Северной Америки…»

«…власти Бразилии уже в пятый раз отказали наблюдателям ООН в доступе на территорию Сан-Паулу. Лагеря беженцев в соседних штатах переполнены. Общее число перемещённых лиц составляет…»

И больше ничего за четверо суток: похоже, последняя ниточка, связывающая его с миром за МКАД, вот-вот оборвётся. И тогда Сергей сложит своё барахло в старенький рюкзак, заткнёт за пояс ножны с кукри. Запрёт дверь квартиры, где прожил всю сознательную жизнь, спрячет ключ, повесит на плечо отцовскую двустволку и пойдёт вниз по лестнице, перешагивая через бледные, в пупырчатых наростах, плети пожарной лозы.

День первый

15 сентября 2054 г., среда

I

Обойные гвоздики, крепящие холст к подрамнику, поддавались один за другим. Сергей подцеплял шляпки и поворотом ножа выдёргивал их из дерева. Очень хотелось бросить это занятие и выкроить чёртову супрематическую[2] мазню из рамы несколькими взмахами лезия, оставив неровные кромки — и чтоб с запасом, с запасом!

Увы, заказчик потребовал, чтобы с картиной обращались бережно. Ещё бы, за такие-то деньги!

Про некоторые экспонаты Третьяковки в своё время ходило немало жутковатых баек. Например, говорили, что на портрет Марии Лопухиной девушкам на выданье нельзя смотреть подолгу — якобы, её отец, мистик и магистр масонской ложи, заманил дух дочери в полотно. А больше всего жаловались на «Русалок» Крамского: легенда гласила, что московские барышни, увлёкшиеся картиной, теряли рассудок, а одна и вовсе утопилась в Яузе. Сотрудники музея уверяли, что по ночам от картины несутся печальные вздохи — русалки горевали по утопленнице. А может, наоборот, сокрушались, что слишком мало юных девиц попадает в их тенёта.

Вот и об этом, прости господи, произведении искусства, болтали чёрт-те что…

Покончив с последним гвоздём, Сергей скатал картину в трубку и засунул в тубус. Его изготовили специально для этой