По свидетельству Фила Стоуна, который одновременно с Фолкнером вернулся в Оксфорд и стал работать в адвокатской конторе отца, этой зимой и весной Уильям особенно много читал, в частности Бальзака, и с упоением писал стихи. К этому времени он перерос свое юношеское увлечение английскими романтиками и на их место пришли французские символисты.
В свободные часы он по-прежнему любил гулять по городу и по его окрестностям. Чтобы иметь деньги на небольшие личные расходы, Фолкнер брался за самые разные работы. Надо сказать, что он был мастером на все руки, хорошим плотником, прекрасным маляром. Однажды он устроился в группу маляров, подрядившихся произвести ремонт университета. Когда дело дошло до покраски высокого шпиля здания юридического факультета, все маляры отказались от этой опасной работы, а Уильям привязал себя веревками к вершине шпиля и выкрасил его. Мать, узнав об этом, страшно разволновалась и настоятельно просила отца, чтобы он впредь не поручал Биллу никакой работы, не посоветовавшись предварительно с ней.
В этот год дружба Фолкнера с Филом Стоуном не только еще более окрепла, но и приняла форму некоего литературного товарищества, просуществовавшего вплоть до 1931 года. Фолкнер писал стихи, а впоследствии рассказы и романы, Стоун редактировал, его секретарша перепечатывала, и Стоуп рассылал их в журналы и в издательства. Стоун и в финансовом плане поддерживал литературную деятельность Фолкнера в начале его карьеры. И к чести его надо признать, что, когда Фолкнер уже был известным писателем, Стоун скромно отказывался от подчеркивания своей роли, заявив: "Это было товарищество. Идея заключалась в том, чтобы использовать любые деньги, какие получались от публикации произведений Билла, чтобы дела крутились".
Первым успехом этого «товарищества» было опубликование стихотворения Фолкнера "Полуденный отдых фавна" 6 августа 1919 года в журнале "Нью рипаблик". Оно настолько характерно по своему настроению, по образному строю для всего, что писал в эти годы Фолкнер, что стоит привести два отрывка из этого стихотворения:
Тогда он получил свой первый литературный гонорар — 15 долларов. В остальном это стихотворение вряд ли нуждается в подробном комментарии. Это типичное подражание французским символистам, в частности Малларме и Верлену. Часть стихотворений, написанных Фолкнером в этот период и опубликованных в университетской газете «Миссисипиан», вообще были вольными переводами из Верлена.
Первая книга стихов Фолкнера "Мраморный фавн", вышедшая в свет только в 1924 году, датирована им "апрель, май, июнь 1919". Значит, именно весной и летом этого года и были в основном написаны эти стихи, хотя потом автор неоднократно дорабатывал и переделывал их. Значит, в них и надо искать отзвуки того душевного состояния, в котором находился тогда Фолкнер. Тем более что отголоски поэтических образов этого цикла легко обнаруживаются и в последующих произведениях Фолкнера.
Центральный образ здесь — мраморный фавн, стоящий в саду среди живой природы, где тополя движутся сквозь "старый сад, как нежные девушки, покачивающие головами", где розы кажутся "горящими свечами", а фонтан "стряхивает свои блестящие волосы" в бассейн. Фавн отделен от этой природы, он схвачен в мраморе, и он вопрошает себя:
Главная тема фавна — это его двойственность, разорванность бытия и сознания. Он знает, что бессмертен, что смерть коснется всех, кроме него. Время для фавна — бесконечный повторяющийся цикл. Познание череды рождений и смертей делает фавна пророком в отношении окружающей жизни, он «отягощен» памятью. Но и это знание двойственно — "то, что я знаю, я не могу познать". Он прикован мрамором к прошлому, ему не дано познать чувственность жизни, ибо его знание отделяет его от пасторальнохчз, естественного существования, от тех, кто "не знает и не хочет знать".
Фавн видит, как меняется мир вокруг него, а он остается все тем же; в отличие от других он не может забыть своего прошлого, и, хотя он не хочет отличаться от других существ, его знание прошлого, дар пророка, позволяющий ему видеть бесконечный цикл времени, изолирует фавна от быстротекущей жизни.
В этом поэтическом образе раздвоенности, разорванности можно увидеть далекие и, как всегда, когда имеешь дело с поэзией, достаточно условные аналогии с теми духовными проблемами, которые мучили в то время Фолкнера. Конечно, он остро, а иногда и болезненно ощущал свою изолированность от окружающей его жизни. Эта отдаленность импонировала ему, стимулировала стремление к самоутверждению, но порой, видимо, и тяготила. Порой, наверное, хотелось быть таким, как все, не знать этих душевных терзаний, просто наслаждаться жизнью. Но он не мог уйти от себя.
Жизнь вокруг неумолимо менялась, об этом опи много раз говорили с Филом Стоуном во время длительных прогулок, за столом в адвокатской конторе Стоуна. Героическое, как им казалось, прошлое Юга предавалось забвению; высокие моральные ценности, как они им представлялись, оказались подменены аморальным духом стяжательства. Но Фолкнер не мог отказаться от красивой легенды о Потерянном Рае, в атмосфере которой он вырос, прошлое владело им, и он, как мраморный фавн, ощущал себя пойманным между двумя мирами — прошлым и настоящим — и не мог идентифицировать себя полностью ни с тем, ни с другим миром. Эта проблема не раз еще будет вставать перед Фолкнером в его творчестве.
Однако стихи стихами, а жизнь и, в частности, семья предъявляли свои требования к молодому человеку. Первый и единственный пока гонорар в 15 долларов не открывал блестящих перспектив. Родители настаивали, чтобы Уильям как-то определился в жизни, чем-то занялся.
Как писал впоследствии Фолкнер Малькольму Каули, "я не хотел идти работать". Впрочем, учиться он тоже не хотел — "это было требование моего отца, чтобы я поступил в университет, хотя мне и этого не хотелось". Тем не менее он уступил настояниям семьи и в октябре 1919 года стал студентом Миссисипского университета. У него, как помнит читатель, не было законченного среднего образования, но здесь ему помогло положение, занимаемое отцом в университете, и его собственная репутация «ветерана» войны. Он выбрал французский и испанский языки и английскую литературу.
Студентом Фолкнер оказался не самым прилежным,