Все, что происходило в Зеленой книге, было самой настоящей реальностью. И эта реальность не только никак не соприкасалась с моей, но вдруг сделала мою жизнь какой-то ненастоящей, блеклой, уродливой.
На дворе была глубокая ночь, когда мы закончили читать. Я посмотрел на Иру и, желая скрыть потрясение, спросил…
* * *— Это тебе, — сказала Ира. И дала мне Зеленую книгу. — За то, что защитил меня. Она теперь всегда будет с тобой.
— Почему?
— Потому что мы нашли друг друга. Мы тут все, как дети, которые потерялись. И ищут друг друга во тьме.
— Откуда у тебя это книга?
— Взяла из дома, когда убегала. Это книга отца…
— А он… — хотел было спросить я, но не знал как.
— Он священник. Поп, по-вашему.
— Он читал тебе эту книгу?
— Да.
— И ты все-таки сбежала от него? Или он умер?
— Нет, он стал пить. Я не люблю, когда он пьет.
— Многие пьют вообще-то. Некоторые торчат…
— Понимаешь, в его случае это было…
— Неправильно? — хотел помочь я.
— Нет. — Она покачала головой. И задумалась. — Понимаешь, мы так же с ним читали… И получается…
— Он как будто это все предал?
— Да.
* * *Мы не спали ту ночь. И, надо ли добавлять, не притронулись друг к другу. Мы разговаривали о книге, я задал много вопросов, Ира, оказывается, многое знала…
— Кажется, я почти все понял, но вот эта женщина, с которой Христос говорил про воду… Там совсем тяжело…
— Тебе тоже понравилась эта глава? Про встречу с Самарянкой?
— Да, только она какая-то загадочная.
— «Вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную…» — процитировала Ира и вдруг широко улыбнулась. Улыбка на миг преобразила ее лицо со следами побоев. Она вся точно осветилась этой улыбкой.
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», — подумал я почему-то.
* * *Милиция явилась под утро. Нас забрали.
Когда нас уводили, Ира шепнула, что, когда меня выпустят, я могу забрать Зеленую книгу себе. Она указала глазами на подоконник.
Да. Зеленая книга лежала там.
Иру вроде бы отпустили быстро, сняв показания. Меня же, как уже имевшего психиатрическую статью, отправили в пятнадцатую больницу.
Я вышел через пару месяцев, и дальше все было так, как я уже описывал в других рассказах. Я вернулся домой к родителям. Потом приехал на «флэт» к Пашке. Тот скончался от передоза. Мне удалось пробраться на первый этаж, но, уж конечно, Зеленой книги там не было. Глупо было думать, что Ирин подарок дождется меня в этом притоне. Он не дождался меня, как не дождалась и Ира. Она исчезла. Возможно, вернулась домой к отцу. Если честно, я надеюсь на это. Мне даже хочется досочинить что-то в этом роде. Но, пожалуй, не буду. В той жизни встречи и расставания навсегда были нормальным делом. В конце концов, мы оставались лишь детьми, ищущими друг друга во тьме…
Во тьме мы встречались и расставались, навсегда исчезая во тьму.
Тем же летом я крестился на дому у моей искренне верующей тетки.
Священник остался доволен моим знанием Евангелия. И почти никто не заметил, как я удивился, когда после свершения Таинства тетя вручила мне подарок.
Это была Библия «посевовского» издания. В обложке зеленого цвета.
* * *Она теперь всегда будет со мной.
Противная обезьяна
Мне было четырнадцать, и я любил смотреть в предвечернее небо. Еще мне нравилось носить вельветовую кепку и поливать ее одеколоном «Ожен».
Мама ругалась: «Куда все время одеколон пропадает?» — но понюхать мою кепку не догадалась.
Мне было четырнадцать, и летнее предвечернее небо, всегда разное — фиолетовое с розовым, голубое и тревожное, — волновало меня.
Я любил смотреть на окна многоэтажных домов и думать, что где-то там живет моя любовь, именно та, что одна на всю жизнь. И стоит ей сообразить и выйти — а тут как тут на скамеечке сижу я, в кепке, залитой одеколоном.
Но небо, тревожное и далекое, странное и величественное, нравилось мне больше всего.
Было время, когда ко мне на скамейку подсаживался длинный бородатый мужчина — ухажер тети Веры. У тети Веры было несколько ухажеров. Не вместе, конечно, а поочередно. И вот один из них, тот самый, бородатый, был режиссер.
Так как вокруг все считали меня склонным к актерству, но слишком нервным, то тут же рассказали, что вот этот длинный бородатый — «настоящий актер-режиссер с телевидения».
Звали его Михаилом. Когда он видел меня, сидящего на скамейке, то обязательно морщился, как будто глядел на жабу с оторванной лапой.
Морщился, но все равно подсаживался. И начинал тихим и вкрадчивым голосом говорить:
— Все в действии надо выражать, понимаешь ты. Нельзя без него. Невозможно.
— Понимаю.
— Действие — оно, брат, залог всего. Что ты ни выражай.
— Понимаю.
— Вот что ты хочешь выразить, как творческая личность?
— Не знаю. Я вот все на небо смотрю. Хочу его выразить.
— Это можно. Через действие…
— То есть как? — Я и вправду заинтересовался. Как через какое-то действие выразить небо.
— Ну, два человека, спорят. У одного телескоп. Другой, понимаешь, романтик… получается конфликт…
Мне стало скучно. Я сидел и смотрел на окна, и за каждым из них, возможно, жила моя будущая любовь.
Однажды я побывал у тети Веры в гостях. Ей было около тридцати, и она неизменно жила с одним из кандидатов в мужья. Когда мы с родителями пришли по приглашению тети Веры, дабы поддержать интеллигентное общество, на ее день рождения, в кандидатах ходил как раз он — дядя Михаил, актер-режиссер.
— Учился у Хейфеца, — тихо сказала мне тетя Вера. Я не знал, кто это, но сделал вид, что потрясен.
Тетя Вера между тем сияла. Я все пытался понять, что в ней изменилось, кроме красного платья. Потом заметил, что она накрашена и сильно надушена. Была она худа и невысока. Из тех женщин, которые вроде ничего себе. Но мне она нравилась, конечно. Собственно, в четырнадцать лет мне нравились буквально все