Как-то девочка, третьеклассница, моя читательница, прислала мне письмо, где были такие слова: «У меня есть много главных желаний, но среди них самое-самое главное — чтобы никогда не было войны, чтобы всегда был мир».
Да, верно. У каждого из нас наверняка есть немало желаний, планов и надежд, но вместе с тем есть и одно — главное, присущее нам всем: пусть никогда не будет войны! Пусть приходящий на смену нашему веку век двадцать первый станет веком без войн, без оружия!
И это не пассивная жажда мира, не только наше желание и надежда — это, прежде всего, упорный и настойчивый труд во имя мира, упорная и постоянная борьба за мир. Потому что мы живем в такой стране, где борьба за мир, работа во имя мира — это и личное, кровное дело каждого человека, и государственная политика, определенная Программой нашей ленинской партии.
Утренняя прогулка по Вашингтону, или Размышления на Арлингтонском кладбище
ремя идет, и тот день, о котором я собираюсь рассказать, все более и более отдаляется, уходит в прошлое, но тем не менее продолжает жить в моей памяти. Да и события, происходящие в нынешнем, сегодняшнем мире, не дают забыть впечатления того дня, заставляют вновь и вновь обращаться к ним.
Так случилось, что в тот день, один из последних дней нашего пребывания в Вашингтоне, я опоздал на туристский автобус. После завтрака я поднялся к себе в номер перезарядить магнитофонную пленку, а когда снова спустился в холл отеля, увидел, что никого из моих товарищей по туристской группе уже нет. Я выскочил на улицу, но и здесь, у подъезда отеля, никого не было. Не было и нашего автобуса с маленькой табличкой за лобовым стеклом, удостоверявшей, что в нем путешествуют «soviet writers» — советские писатели.
В растерянности и досаде топтался я возле отеля, все еще надеясь, что, может быть, мои друзья заметят мое отсутствие, спохватятся и вернутся. Однако автобус не возвращался. И мне оставалось только всячески ругать себя за то, что я связался с магнитофонной пленкой. Зачем, спрашивается, мне во что бы то ни стало понадобился магнитофон? Что я собирался записывать?
Моя досада была вполне понятна, потому что я знал, что в этот день нашей группе предстояло побывать в Капитолии, в мемориале Линкольна и на Арлингтонском кладбище, где похоронен президент Джон Кеннеди, — одним словом, осмотреть самые главные достопримечательности Вашингтона. Нет, смириться с тем, что я уеду из американской столицы, не увидев мемориала Линкольна, не побывав на могиле Джона Кеннеди, я не мог.
Не теряя времени, я решил действовать. Со своим знанием английского, со своим произношением я не особенно рассчитывал на то, что сумею добраться до цели на обычном городском автобусе. К тому же я давно уже, еще со времен свой журналистской работы, усвоил: чтобы хоть немного почувствовать, узнать незнакомый город, самое лучшее — это померить его улицы собственными ногами. План Вашингтона, причем достаточно подробный, у меня был. Я мысленно прикинул по нему свой путь: главное — выбраться на Двадцать вторую стрит, а там уже шагай себе прямо, никуда не сворачивая. Не так уж, оказывается, и сложно. Правда, судя по плану, мне предстояло пересечь с севера на юг едва ли не половину города, но спешить теперь было особенно некуда, и я уверенно двинулся в дорогу.
Стояло ясное осеннее утро, мягко пригревало солнце, улицы, по которым я шел, были по-утреннему чисты, тихи и пустынны. После Нью-Йорка, с его небоскребами и трущобами Бауэри-стрит, после бесконечных автомагистралей Лос-Анджелеса, после гордящегося своими сверхсовременными, фешенебельными отелями Сан-Франциско Вашингтон казался уютным и тихим. Здесь не надо было задирать голову, чтобы увидеть полоску неба: оно просвечивало мягкой голубизной, солнечными бликами сквозь пожелтевшие листья деревьев.
И чем дольше я шел по этим улицам, тем сильнее охватывало меня ощущение покоя и умиротворенности. Есть в ранней осени, с ее прозрачностью, с багрянцем опадающих листьев, с ее светлой задумчивостью, нечто такое, что вызывает в душе особое состояние, когда радость мешается с легкой печалью и весь мир, вся земля, все люди вдруг начинают казаться такими близкими, такими бесконечно дорогими тебе. Это состояние я не раз испытывал у себя на родине, в России, именно ранней осенью, а теперь неожиданно оно явилось ко мне здесь, в чужом, незнакомом городе, за тысячи и тысячи километров от дома.
Пожилой полный мужчина в комбинезоне сметал со ступеней, ведущих в особняк, опавшие красно-желтые листья. Услышав мои шаги, он выпрямился и взглянул на меня. У него было загорелое приветливое лицо. Он улыбнулся мне одними глазами — или, может быть, это только показалось мне? — и я пошел дальше, унося с собой эту улыбку.
Как легко, как славно шагалось мне в то утро!
И когда я вышел наконец к парку Конституции, к мемориалу Линкольна, я вовсе не ощущал усталости. По-прежнему светило солнце, и небо было все таким же ясным, голубым, оно отражалось в торжественной водной глади, идеально ровным прямоугольником протянувшейся перед мемориалом Линкольна. Среди аккуратно подстриженных газонов двое ярко одетых ребятишек с самозабвенной веселостью играли в мяч. Тут же на траве, подстелив газету, спал старый негр. И даже вид этого, по всей вероятности бездомного, человека не смутил, не нарушил того ощущения безмятежности и покоя, которое владело мной. Казалось, и этому старому негру хорошо спится сейчас здесь, под лучами осеннего солнца…
И от знаменитой белоснежной статуи Авраама Линкольна веяло величавым, даже чуть суровым спокойствием. Этот человек исполнил главное дело своей жизни: он провозгласил освобождение рабов и вошел в историю Соединенных Штатов как Друг Народа. Плантаторы, расисты, реакционеры не простили ему этого. В 1865 году Линкольн был сражен пулей убийцы.
В молчании я постоял перед великим американцем и пошел дальше — к мосту, ведущему через Потомак к Арлингтонскому кладбищу. Мимо меня со стремительным шорохом пробегали редкие туристские автобусы, сверкнув, проносились легковые автомашины. Пешеходов на мосту не было. Я шагал в полном одиночестве, и это тоже казалось удивительным, словно в странном сне или фантастическом фильме: огромное пространство моста и только один-единственный человек, шагающий по нему. Едва ли не в самом центре столицы я оказался вдруг один на один с небом, водой и солнцем. Как будто кто-то нарочно заботился о том, чтобы ничто не мешало мне предаваться собственным раздумьям, чтобы ничто не разрушило того настроения, которое не оставляло меня все это утро…
Мост кончился. Я подходил к Арлингтонскому кладбищу.
Здесь уже было людно. Оживленно переговариваясь, выбирались из автобусов иностранные туристы, шумно целыми семьями шли американцы, приехавшие, видно, из других