Выпал снег, и я сам сделал себе лыжи. Они были тяжелые, но на снегу держали плотно. От жестких ремешков мерзли ноги; чтобы согреться, я брал лыжи на плечо и пробивался по целине.
Пурга чередовалась с тихими днями. Лес то тяжело вздыхал, как усталый человек, то играл, как ребенок. Березы вдоль обочин склонились над дорогой коромыслом; под их пролетами набродил заяц; сосны огрузли и отдавали вблизи морозно-свежим запахом.
Наш неказистый дом увяз в снегах; в нем было холодно и темно.
Сугробы заглядывали в окна. Дед сидел на кухне и грел руки. Я просил его рассказать что-нибудь из своей жизни. Он кашлял, беспрерывно курил сигареты и рассказывал о давних временах, о войне. Чтобы разогнать тоскливое настроение, я становился на лыжи и ходил до усталости.
Однажды к вечеру я услышал в лесу стук топора. Он раздавался со стороны бора, и я понял, что это нарушители, с которыми я жаждал встретиться еще осенью.
Их было трое. Одного я узнал сразу, — эти брови я мог разглядеть даже в кромешной тьме. Двое других были мне незнакомы. Беглец, это был он, очищал от сучьев сваленное дерево, а те, притоптав вокруг сосны снег, возили пилой по мерзлому стволу.
Они не слышали моих шагов, хоть мне казалось, что я шумлю на весь лес. Я подошел к ним.
— Здравствуйте, — громко сказал я.
Пила перестала визжать. Я увидел опешившие лица.
— Леском балуетесь?
— Да вот маленько решили размяться.
— И вроде складно получается.
— А почему бы тут и не получиться? Дело знакомое.
Сердце мое колотилось; я дрожал от волнения, но старался держаться спокойно.
— Топоры и пилы оставьте, — сказал я, — на порубку буду составлять акт.
— Вот что, — сказал мужик с рыжим заросшим подбородком, — держи пятерку, и ты ничего не знаешь.
Он достал из кармана брюк аккуратно свернутую бумажку.
— Деньги спрячь, — может, пригодятся жене передачи носить.
Беглец, стоявший в стороне и до сих пор прислушивавшийся к нашему разговору, подбежал:
— Чего с ним лясы точить? Все равно выдаст. Стукнуть его сейчас — и делу конец.
Я отступил на шаг.
— Попробуй.
— Подожди, — сказал рыжий мужик. — Человек не камень, — отойдет. Не волос с головы снимаем. Лес чей? Государственный. А ему счета нет. Бери деньги да шагай подобру-поздорову.
Я чувствовал таящуюся опасность и готовился в любую минуту дать отпор. Я пошел обмерять свежие пни. Мужики о чем-то шептались. Беглец убежденно размахивал руками. Я приблизился к ним.
— Ладно, — примирительно сказал рыжий, — пиши акт, все равно пропадать.
Я сел на пенек, вынул чистые листы бланков и стал писать число, месяц. Вдруг на меня навалились, в рот сунули мокрую рукавицу, а руки связали. Били. Потом спорили, что со мной делать.
— Проучить его надо, — говорил Беглец. — Привязать к сосне да постудить немножко. К утру одумается.
— А может, лишнее это, — сказал все время молчавший мужик.
— Ты помалкивай, твое дело десятое.
Они подтащили меня к сосне, подняли на ноги и затянули толстой веревкой.
— Не хотел быть человеком, околевай собакой, — сказал на прощанье Беглец.
Уехали. Проскрипели полозья саней, и стихло.
Холод я почувствовал не сразу, вначале мне было жарко, но потом я начал замерзать. Я пробовал ослабить веревку, шевелил плечами и, подгибая ноги, свисал вниз. Где-то недалеко от меня топтали снег лоси, устраиваясь на ночлег. Глупо кончалась моя жизнь. Сознание меркло. Я видел себя летом на берегу моря среди друзей; теплый песок приятно нежил тело, я зарывал в него руки и пропускал сквозь пальцы. Многое я бы сейчас отдал, чтобы ползти, двигаться по метру в час даже к недостижимой цели.
В середине ночи меня нашел дед. С тусклым фонарем он пробирался по моим следам. Он накинул на меня свой полушубок и, оттирая снегом ноги и руки, дрожащим голосом говорил:
— Эх, эх, сорока белохвостая! Не уберегся. Горяч больно — не подступись. Ишь как на серьез дело пошло. Потерпи-потерпи. Стерпится — слюбится. Мигом я тебе разведу эту самую процендуру.
Через два часа я был на кордоне.
Опилки
Каких только неприятностей не приключится с тобой, если ты в лесу новичок, если не сможешь отличить ольхи от осины, а поганый гриб от белого гриба! Тут и насмеешься и наплачешься вволю.
Пилили мы с дедом дрова. День был ветреный. Резкие порывы ветра раскачивали верхушки сосен, гнули голые ветви берез. Лес шумел неодобрительно.
Ветер дул в мою сторону и порошил опилками. Я щурился, защищался рукой, но легкие кусочки дерева так и норовили попасть мне в глаз.
— Проклятые опилки, — сказал я. — Нет такой пилы, чтобы пилила без этой дряни.
— Где пила, там и опилки, — многозначительно сказал дед. — Чужая пила в лес — жди беды.
Это был мой первый месяц работы лесником. Мне только и казалось, что лес полон браконьеров, рубящих и пилящих деревья. Целыми днями я вышагивал по обходу, прислушиваясь: не стучит ли топор, не визжит ли пила.
Вот и теперь; хоть и вечер и непогода, я отправился в дозор. Да и слова деда меня подхлестнули: а вдруг он видел в моем квартале порубку и промолчал? Надо проверить.
Иду я по неглубокому снегу, слушаю, как шумит ветер в соснах. Глядь — что это? Под небольшой березкой лежат на снегу опилки и так явственно выделяются, белые, свежие. Я к другой березе — опять опилки, к третьей… Что за черт!
Следов человеческих не видать, пней тоже нет, а опилки набросаны под всеми березами.
Прибежал я на кордон. Растолкал деда:
— Вставай, беда. У меня опилки под каждым деревом. А пней нет.
— Не торопись, — отвечает дед спросонья. — «Опилки, опилки». Взойдет солнышко — все узнаем.
Насилу уговорил меня дед дождаться утра. Всю ночь гудел не переставая ветер и скрипела под его напором наша маленькая избушка.
Всю ночь снились мне топоры, пилы, вороватые браконьеры и сгубленные березы.
Чуть свет отправились мы в лес.
Подошли к березам. Стоят они в снегу, отливая розовым, словно утренний мороз подрумянил им щеки.
— Вот, — говорю я и показываю на опилки.
Дед наклонился, взял пальцем щепотку снега. Пальцы у деда толстые; снег сразу растаял, а на пальцах остались какие-то маленькие белые соринки.
— Действительно, — ехидно сказал дед, — откуда могли взяться эти опилки?
И поднес соринки к моим глазам.
— А ну, погляди.
Это были обыкновенные березовые семена. Сильный ветер теребил березовые шишечки и рассыпал семена на снегу. А я-то принял их за опилки.
— Где пила, там и опилки, — сказал дед, — а где упало семя, — быть лесу.
Находка
У нас в лесу такой закон: нашел оброненную вещь — верни хозяину. Хозяин всегда найдется и отблагодарит.
А тут случилась досадная история.
Как-то поздней осенью пришел дед с обхода и заявляет мне, что увидел в лесу находку, но возвращать хозяину не собирается.
— Как тебе не стыдно! — напустился я на деда. — Кто-то потерял свою вещь, ищет ее. Может, она дорога ему как память, а