- Еще бы… - печально промолвила Надя. Она была подавлена несчастьем с Евсеевым, но Логинову показалось, что это вызвано его предупреждением об опасности.
- Но теперь пройдем, - принялся он утешать девушку. - В открытом море всегда пройдем, чтобы там ни было… От самолетов на глубины спрячемся, а если миноносцы - тогда так…
Посмеиваясь, он показал рукой зигзаг.
- Немец глубинную бомбу - сюда, мы -туда. Он-туда, мы - сюда. «Сорок лет по этому делу!» Так что не расстраивайтесь, ежели что. Без этого редкий поход бывает. Такая профессия…
- Я не расстроюсь, - слабо улыбаясь, пообещала Надя.
Она отошла в сторону. Обернувшись незаметно для Евсеева, попыталась знаками привлечь внимание Плескача.
- Куда ты ушла, Надя?.. - настороженно спросил раненый.
- Я здесь, Аркадий…
Девушка вернулась.
Сахаджиев молча поглаживал друга по руке.
- Ну, как? - тепло спросил Евсеев. - Закончил подарок Лене?..
- Уже немного осталось… Хочешь, покажу? - с готовностью, желая развлечь друга, предложил штурман.
- Покажи, - согласился старпом.
Штурман быстро принес сверток и достал пару туфелек.
- Вот исполним с ней вальс!.. - восторженно сказал он. - Помнишь, как в зале Революции, в училище!..
Каблучки из бакаута. Немного тяжеловаты, но зато сносу не будет…
- Да? - устало улыбаясь, сказал Евсеев. И, поморщившись от боли, закрыл глаза.
- Нехорошо тебе, Аркадий? - встревожился штурман. И, не ожидая ответа, завернул туфли и спрятал сверток.
- Как глупо меня ранили, - открывая глаза, с усилием произнес Евсеев.
- А ты поправляйся! Слова-то не сдержал! Помнишь, обещал после победы лезгинку вокруг перископа протанцевать.
- Кажется, не протанцую, Жора. Другое слово я, может быть, действительно, сдержу.
- Это какое?
- Помру вот. Помру - и унесу с собой твою туфельную тайну…
- Остришь все! -упрекнул друга Сахаджиев.
- Не разводи панихиды, старпом, - посоветовал Орлов.
- Он больше не будет, - сказала Надя.
- Я не ною, Дядя Надя, - рассудительно заговорил раненый. - Просто чувствую - это конец! И ты это знаешь - тоже чувствую. Вдруг не успею высказаться. Вот и говорю. Расскажешь потом Наташе все, как было. Пусть никаких трауров не устраивает, никакого вдовства - я этого терпеть не могу! Пусть замуж выходит, найдется и другой парень - не хуже. Будет плакать - скажи ей: если бы она умерла - я бы обязательно женился. Так и скажи!..
- Что ты говоришь такое, Аркадий! - рассердилась Надя.
- Желаю ей счастья - вот и все. Думаешь, мне не хочется жить? Очень хочется! Хочется снова увидеть солнце и море, леса и реки… Очень хорошо мне было с Наташей. Спасибо ей. Скажи об этом, Дядя Надя…
Голос Евсеева прервался.
Надя взяла руку раненого и начала считать пульс.
- Сейчас впрыснем тебе, что надо, пульс станет другой-сразу приободришься, - сказала Надя, оставляя руку и отходя к шкафчику за медикаментами.
Плескач быстро последовал за ней.
- В самом деле плохо? - шёпотом спросил он.
- Очень, - глотая слезы, шепнула Надя. - Не могла же я при нем. Мне так трудно говорить… Я не думала, что он сам все поймет…
Она повернулась к шкафчику, - скрыв лицо, сделала вид, будто что-то ищет.
- Все будет хорошо, Жора, - мечтательно прошептал Евсеев. - Ты еще будешь танцевать вальс с Леной… Как в зале Революции… Под выходной там всегда танцевали. Я еще наступал девушкам на ноги, помнишь?- Он улыбнулся. - А старик Нежданов как на выпускном вечере сказал?.. «Желаю вам, товарищи, счастливого плавания и хорошей диферентовки с небольшой положительной или отрицательной плавучестью»… Как хорошо!..
- Так только старый подводник мог сказать, - о уважением вспомнил штурман Нежданова.
- И я уже старый подводник, Жора, - продолжал раненый. - Даже бывший подводник. Был в отпуску у смерти, воевал, бил немца, мог бы еще бить, но кончился отпуск. Ты не плачь, не боюсь я… Не увижу, как все будет, вот что жалко. Рано окончил войну… В самый день рождения… А то б лезгинку еще сплясал… Как это ты пел? «Кладет валами на борт шлюпку, но не погибнем мы с тобой!..» Дай мне руку… «Счастливого плавания и хорошей диферентовки!» Холодно, Жора…
Сахаджиев с готовностью протянул руку. Евсеев по-жал ее, долго держал, не выпуская, и вдруг бессильно высвободил.
Надя, овладев собой, вернулась к раненому. В руках ее были медикаменты.
- Аркадий! - окликнула она.
Евсеев не отвечал. Плескач наклонился над ним, вгляделся пристально и отвернулся. Логинов и Орлов сняли фуражки. Сахаджиев последовал их примеру. Обнажил голову и Плескач. Надя тихо плакала. Плескач взял ее за плечи. Осторожно ступая, Логинов вышел из отсека и вскоре возвратился со свертком и развернул флаг.
В торжественном молчании он накрыл тело старпома гвардейским флагом «Северянки».
Офицеры стояли над телом боевого товарища, вспоминая славную его жизнь.
Девушка подняла голову и отерла слезы.
- Ничего, - сказала она, кусая губы. - Ничего…
Мызников с удивлением посмотрел на нее. Такой он
ее еще никогда не видел. Девушка находилась здесь, рядом с ним, но мысли ее витали где-то далеко. Она говорила куда-то через моря и через годы, словно ее могли услышать, и голос ее звучал все тверже и тверже, полный решимости.
- Мы идем океаном войны, - отчетливо шептала она. - Наш путь долог и труден. Наш путь опасен. Но мы придем, жди нас, Большая Земля! Мы пробьемся!
«Северянка» шла к родным берегам.
Жди нас, Родина! Мы придем с победой - из пепла окопов и глубин морей, опаленные дымом сражений, возмужавшие от сурового труда войны. Мы будем жить! Ждите нас, матери, жены и сестры, мужья и братья. Ждите нас, наши любимые. Мы победим! Мы будем жить! Ждите нас, мы придем!..
Послесловие
ПРИЕЗЖАЙТЕ В ПОЛЯРНОЕ!
Не хотел я писать никаких послесловий, да товарищи пристали. Скажи, да скажи, а дошла ли «Северянка» до базы? Ну, конечно, дошла, а как же иначе. Я даже больше скажу - Мызников и Надя счастливо поженились. Плескач по прежнему командует соединением подлодок. Логинов перешел на другую подводную лодку - побольше, стал командиром подводного крейсера. А «Северянкой» остался командовать кто, как вы думаете? Ну, конечно, Сахаджиев!
Очень тяжело перенес он свое горе, когда потерял друга Аркадия Евсеева, да еще узнал, что жена лишилась ноги во время обстрела в Ленинграде. Суровый стал, долго не улыбался. Единственная радость ему была - фашистов топить.