Необязательно «дружить» с Тель-Авивом, но будет полезно занять хотя бы нейтральную позицию в арабо-израильских разборках – официально. А неофициально – разваливать ФАТХ и Организацию освобождения Палестины, не гнушаясь ликвидациями; всячески способствовать присоединению к Израилю Западного берега реки Иордан, Иерусалима и Сектора Газа; развивать мультикультурность в общей среде евреев и арабов. Это все должно стать долговременной программой замирения. Но есть и актуальная задача – тайно поддерживать партию труда «Авода» и ее лидеров – Голду Меир, Ицхака Рабина, Шимона Переса. Цель – не допустить прихода к власти в 1977 году блока «Ликуд» и «ястреба» Менахема Бегина, который покончит с социалистической ориентацией Израиля, пусть и слабовыраженной…»
Я размял пальцы. Ох, уж этот мне Ближний Восток! Истоптанный перешеек между полудикой Африкой и разноликой Азией, безрадостная пустыня, выжженная солнцем, за которую упрямо цеплялись древние народы, чьи имена стерлись прежде Ветхого завета. Люди гибли за эту землю обетованную с начала времен – под безжалостным накатом фараоновых колесниц, от заржавевших на крови римских клинков или убийственных пулеметных очередей. Здесь лакомо шелестят нефтедоллары и туго-натуго завязываются мудреные узлы противоречий, распутать которые не в силах ни один смертный. А я все-таки попробую…
«…Юрий Владимирович, предлагаю установить двухстороннюю связь, – набрал я под конец. – Получаю от вас шифровку по радио с вопросами – и отсылаю письмо с ответами. Ну, или делаю закладку. Одноразовый шифроблокнот, раздерганный на странички, прилагается. Буду на приеме по субботам, ровно в три часа дня…»
Я снова натянул перчатки, умял листочки письма и вложил их в конверт с хвастливыми буквами «АВИА». Двадцать против одного, что чекисты ухватятся за вариант «Спрашивайте – отвечаем». Подсуетятся – и денька через три я приму сообщение «номерной радиостанции» из Москвы-матушки. Как Штирлиц.
– Чтоб ты еще придумал, – забрюзжал я в манере старого, сварливого деда. – Тоже мне, нелегал из будущего выискался…
Открыв лязгнувшую печную дверку, раздраженно пошурудил кочергой, мешая тлеющие угли. Дымный амбрэ сгоревшего антрацита нахлынул, перебивая земляной запах картошки – я еще на каникулах поднял корнеплоды из погреба и пересыпал в ящики. Пусть «картопля» постоит в тепле, ростки выпустит. На Дальнем Востоке мы этот «второй хлеб» в мае сажали, а на Украине самое время – конец апреля. Скоро на дачу…
Выключив свет в «комнате отдыха», осторожно сдвинул засов. Солнце закатилось, и кисейный сумрак уравнял сияние с тенью, бессовестно утаивая краски. Лишь последний свет зари цеплялся за одинокую тучку в вышине, заставляя ее стыдливо алеть да наливаться нежным румянцем. Луч бледнел, пока не угас, и хмара тут же поскучнела, подурнела, распухая в серую кучёвку.
– «Изнемогла… – пробормотал я, следя за гульнувшим облачком. – Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…»
Вечерняя свежесть одолела теплоту, и я поднял воротник куртки – озяб после прогретого гаража. Никого вокруг, даже голосов не слыхать, только за окнами пересветы – люди пищеварили, любились или смотрели хоккей по телику, как там чехи шведов лупцуют.6
Заперев дверь, я не спеша пошагал к ресторану «Южный Буг», что угловатой массой глыбился впереди. Из фигурных форточек приглушенно доносилась разухабистая музыка – народ гулял на свои трудовые.
Узким проходом-щелью, где держалась знобкая сырца, я выбрался на улицу Шевченко – будто шагнул с околицы сонной деревушки в центр не спящего мегаполиса. Здесь горели узорные чугунные фонари, чередуясь с ветвистыми каштанами. Пульс вечернего города частил – от вокзала долетали гулкие зовы диспетчера; желтея окнами, отходил скорый поезд, а к остановке на углу подкатывал канареечного окраса «ЛиАЗ», утробно взрыкивая мотором и некультурно пшикая тормозами.
На улице – людно и суетно. Еще час, от силы, и она опустеет, лишь последние автобусы будут проворно сновать, нетерпеливо впуская в гулкое нутро запоздавших пассажиров. А пока первомайцы суматошно отоваривались или спешили домой. Лишь влюбленные парочки никуда не торопились – брели сами по себе, наслаждаясь погожим вечером и друг другом.
Я нахохлился и пошагал к площади Ленина. Ближайший почтовый ящик – между книжным и кинотеатром им. Луначарского – пропустил, уж больно оживленное место. Поберегусь.
Ближе к площади света убавилось, и я, как бы между делом бросил письмо в синий ящик, висевший у дверей магазина «Ткани».
Сразу захотелось прибавить шагу, уйти поскорее, скрыться, но я осадил себя – не надо выбиваться из общего размеренного ритма.
И потащился дальше, почти физически ощущая, как сверлят спину недобрые взгляды. Тускло взблескивая фиолетовым, целятся объективы «Аякса-12» или «Цинии», запечатлевая странного юнца, подходящего под описание объекта «Миха»… Ой, да ну их всех!
Послание здорово отвлекло меня, заняло важным делом, а теперь, вместо отдыха и покоя, вернулись переживания.
Я вдруг ощутил гнетущее одиночество. Словно вернулся в полузабытое, почти нереальное будущее, где тихо старился. Где развелся с любимой женщиной, похоронил отца, а между мной и матерью, между мною и сестрой наросла мертвая зона отчуждения.
За месяцы, проведенные здесь и сейчас, в «светлом прошлом», я привык к старому новому бытию. Мне было приятно выполнять «работу над ошибками» – исправлять огрехи, сделанные в «бывшей жизни» и не допускать очередных житейских помарок.
И все же вернуться в семьдесят пятый насовсем не получалось. Я по-прежнему ощущал себя «гостем из будущего», этаким добрым оборотнем, который лишь притворяется своим – сыном, братом, одноклассником. А вот когда полюбил Инну, мое двоившееся «Я» как бы слилось, прошедшее время стало для меня настоящим. Но не навсегда…
Поморщившись, я поймал себя на том, что стою у ворот «военного двора». Отсюда виднелся лишь краешек окна пятой квартиры – там горел свет, нагоняя розовые тени. Наташа была дома.
«Можно зайти в гости, девушка только обрадуется… – воровато шмыгнула юркая мыслишка. – Мне даже уговаривать ее не придется, Наташка сама начнет ко мне приставать…»
Я вздохнул.
«Если ты сейчас пройдешь к «военному дому», все так и будет, – подумал кисло. – Что, хочется? Тянет, да? Вот только после ты уже никак не оправдаешься ни перед Инкой, ни перед собой…»
Раздраженно передернув плечами, я направил стопы домой.
Среда 16 апреля 1975 года, день
Узбекская ССР, Наманганская область
Громадный «Ил-76» летел почти пустой – в гулкой грузовой кабине поскрипывал рессорами маленький «УАЗ-469», прозванный «бобиком», чистенький и ухоженный, как будто только с конвейера, а на жестких диванчиках, тянувшихся вдоль бортов, дремали два пассажира – она и Ершов.
Марина вытянула стройные ноги, «зачехленные» безразмерными пятнистыми шароварами, и откинулась на подрагивавшую стенку. Смежила веки, но глаза не хотели закрываться. Девушка вздохнула.
Когда в Первомайск заявился генерал-лейтенант Иванов, «главноначальствующий» в Управлении «С» ПГУ,7 она насторожилась. Если этот волчара возьмется за поиски Миши, то надо быть начеку – у Бориса Семеныча может получиться. Но едва Марина