– У него стройные ноги, – вклинилась Верченко, краснея, – только лодыжки толстоваты…
– Такие изящные и тонкие щиколотки, как у тебя, – ухмыльнулся капитан Славин, – мужикам не полагаются.
Все, сгрудившиеся за столом, оживленно задвигались, кроме разрумянившейся девушки, и тени на стенах зашатались.
– Короче говоря, – подвел черту Иванов, – все наши фотороботы годятся только на растопку.
– Да, – заворчал Лукич по-дедовски. – Ходили туда, не знаю, куда, искали того, не знаю, кого…
– Я бы пошерстил тутошний секретный «ящик», – медленно проговорил Борис Семенович. – И среди вузовских преподов…
– На предприятиях пошукать, – подхватил Синицын, – среди ведущих специалистов. Да, и очень вероятно, что Миха – военный. А в районе ракетчиков, как на Байконуре!
– А действительно! – воспрял генерал-лейтенант. – Мы как-то обходили армейцев стороной. Займемся, Игорь Елисеич?
– Займемся, Борис Семеныч, – степенно наклонил голову старший уполномоченный.
Глава 3.
Понедельник 13 октября 1975 года, день
Первомайск, площадь Ленина
Темно-серая окраска Дома Советов отдавала в синеву, как шаровой колер боевых кораблей. Да и крутая лестница у подъезда райкома отдаленно напоминала парадный трап. Обойдя парочку «волжанок» статусной вороной масти, толокшихся у тротуара, я поднялся на борт «крейсера», державшего курс к коммунизму.
– А где мне найти Николая Ефимовича?
Весьма целеустремленная женщина с кипой бумаг, тяжело ступавшая в ужасных туфлях на платформе, даже головы не повернула.
– Третья дверь налево, – бросила она, печатая шаг и поневоле рождая ассоциации с непарнокопытными.
«Не стоит благодарности», – решил я и постучался в указанную дверь.
– Можно?
В довольно тесном кабинете, но с высоким потолком, обнаружился антикварный стол, сколоченный годах в тридцатых. Мебельный раритет был заставлен телефонами и завален папками, а за ними прятался глыбоподобный мужчина с глазами цвета увядших незабудок.
– Николай Ефимович?
– Угадали, юноша, – улыбнулся второй секретарь, выпрямляясь. – Он же Ефимыч, он же товарищ Виштальский… Но остановимся лучше на первом варианте. А вы, конечно, Михаил Гарин?
– Он же Михаил Петрович, – подхватил я, кое-как справляясь с неловкостью, – он же Миша.
Виштальский весело рассмеялся.
– Присаживайтесь, Миша, – Николай Ефимович решительно отодвинул папки, набитые бумагами. – Сима звонил мне, да я и раньше, конечно, слыхал о юном конструкторе микроЭВМ. Товарищ Данилин из обкома долго и обстоятельно вас расхваливал, а звонок Серафима лишь освежил мою память.
Я угловато, будто играя подростка, занял кресло для посетителей, и осмотрелся украдкой – обстановка кабинета многое может рассказать о своем хозяине.
М-да. С первого взгляда «раскрыть образ» у меня не вышло. Вдоль стен выстроились невысокие книжные шкафы, чьи полки гнулись от тяжких томов. Потрепанные Гегель и Плутарх со множеством закладок, истертая подшивка «Науки и религии», словарь Даля, сборник «Математическая смекалка», невзрачные брошюрки с клеймом «Для служебного пользования»…
Полное собрание сочинений основоположника покоилось с миром на отдельной этажерке. И как тут угадать пристрастия?
Широкий подоконник окна, выходившего в сквер Победы, оккупировал развесистый куст с революционным названием «декабрист», зеленой копной выхлестывавший из дубового бочонка. А стены над книжными полками окончательно запутывали кое-как наклеенными плакатами. Ближе к двери – самое узнаваемое фото Че Гевары в беретке, черное на красном – вдохновенный команданте со взглядом идеалиста. Ему бы к хиппи примкнуть, «травкой» баловаться, а не герильей…
Рядом косо висит черно-белый портрет большелобого Ильича, а дальше разметалась настоящая дацзыбао с небрежно намалеванными иероглифами. Винегрет!
– Тот плакат я с Кубы привез, – сказал Николай Ефимович, сладко ностальжируя. – «Серемос комо Че!» – девиз тамошних пионеров.
– «Будем, как Че!» – перевел я каким-то деревянным тоном.
Виштальский кивнул и облокотился на стол.
– Ну, меня вы, конечно, вычислили, – заговорил он со скользящей улыбкой. – Теперь моя очередь. Знаете, Миша, до вас тут многие комсорги сиживали. Бубнили про общественно-полезную деятельность, конечно, об историческом значении XXIV съезда задвигали… А как вы, Миша, оцениваете деятельность нашей партии?
Я не улыбнулся в ответ – размышлял над скрытыми смыслами вопроса. Проверка на разумность? Или на лояльность? И как мне реагировать? Стать в строй и с юным задором в очах скандировать: «Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!»? Так это проще всего. Заучишь мантры, разрежешь тетрадку пополам, чтобы оформить дурацкий «Ленинский зачет», поскучаешь на собраниях годиков десять, отучишься в партшколе… И выйдет из тебя еще один серийный функционер. Функция.
– На «троечку», – вздохнул я, внутренне ёжась. – С минусом.
– О как! – крякнул второй секретарь. Его голубые глазки заискрились любопытством. – А что ж так-то?
– Однажды мне попалась на глаза памятка для поступающих в Московский институт иностранных языков, – неторопливо заговорил я, гадая, кто кого проверяет. – Там было четко указано, что в Инъяз принимают мужчин, проживающих в Москве – и получивших рекомендации от ЦК ВЛКСМ. Не ошибусь, если скажу, что такой же «фильтр» установлен и на входе в МГИМО. Вопрос: у парня из глубинки, мечтающего стать переводчиком-референтом или дипломатом, есть хоть малейший шанс на поступление? Ответ отрицательный.
– Да-а… – протянул Виштальский задумчиво, и стал крутить ручку в толстых пальцах. – Вы, конечно, не перечислили все основания для «неуда», но мне понятно, что осталось «за кадром»…
Я покачал головой.
– Не подумайте лишнего, Николай Ефимович. «Нерушимый блок коммунистов и беспартийных» – это наше всё, просто партии нужна ха-арошая чистка!
– Ну-у, кой-какие перемены грядут, однако… – беспокойно задвигался Виштальский. – Между нами, я склонен согласиться с вашей оценкой, Миша – социальные лифты у нас работают из рук вон, а чинить их никто даже не собирается. М-да… – он с облегчением направил разговор в иное русло: – А чем вы займетесь, как секретарь школьного комитета комсомола?
– Начну с нахальной просьбы, – заерзал уже я. – Хочу сделать подарок своему десятому «а»… – взяв паузу, тут же ляпнул: – За счет райкома! – и зажурчал: – А класс у нас очень дружный, настоящий, такой, ученический коллектив. Вон, на той неделе маршировали на перемене и скандировали: «Ди-на-мо! Ди-на-мо!»11
– Да-а… – сожмурился Виштальский. – Побили наши немцев, конечно! А как им Блохин зарядил… М-м… – он восхищенно покачал головой. – Весь стадион стонал от восторга!
– У меня к футболу не так, чтобы очень, – смутно выразился я, – но топал со всеми в одном строю. Еще и махал чем-то бело-синим…
«Болтаю много! – подумал недовольно. – Чего ты так волнуешься? Спокойней! Ты же не выпрашивать пришел у торгаша-бызнэсмэна, а у своего просить».
– В общем, народ в классе дюже активный, – продолжил я, упорно скатываясь в многоглаголание. – И спортом занимается, и учится на «четыре» да «пять»… Есть, правда, у нас один отстающий – Юра Сосницкий, но ничего, подтянем. На днях.
– Дальше, – мягко сказал второй секретарь, возвращая меня в колею. – Дюже интересно, какой же подарочек