– Значит, так. Убирай в доме и смотри за ребенком!
– Да, сэр, мистер Рекс, – отвечала мисс Элла.
Она взяла меня на руки, вошла в прихожую и огляделась. Вот почему мне кажется, что я знал мисс Эллу Рейн всегда, и помню я не родившую меня мать, а ее, богоданную.
И еще я никогда не мог понять, почему она взялась за это дело.
Мисс Элла окончила среднюю школу первой ученицей в классе, но предпочла колледжу фартук служанки и заработала достаточно денег, чтобы послать туда младшего брата Мозеса. Когда я стал достаточно взрослым, чтобы уяснить себе все благородство ее поступка, она просто и ясно сказала:
– Придет день, когда и ему надо будет позаботиться о семье. А меня уже не будет на этом свете.
Когда заканчивался первый месяц ее службы в нашем доме, она обосновалась со всеми своими пожитками в домике для прислуги, но, как правило, ночи проводила у входа в мою спальню на втором этаже. Позаботившись о моих нуждах – пища, одежда и кроватка с сеткой, – Рекс вернулся в Атланту и возобновил свое беззаконное наступление на долларовую цитадель. Вскоре весь распорядок нашей жизни установился раз и навсегда. В трехлетнем возрасте я мог лицезреть Рекса с четверга по воскресенье. Он прилетал убедиться, что домашняя прислуга все еще его побаивается, на щеках у меня играет румянец, а заодно объездить какую-нибудь чистокровную кобылку. После прогулки он предпочитал исчезнуть на втором этаже со своим знакомым, помощником окружного судьи. Через месяц он ублажал недавно появившегося партнера по бизнесу, а затем они обычно исчезали в баре и пребывали там, пока Рекс не напивался как следует. Он был убежден, что все люди, а особенно деловые партнеры, – нечто вроде поездов: «езди на них туда-сюда, пока не устанешь, а потом прыгай из вагона на ходу. Через пять минут подоспеет другой поезд».
Если Рекс был дома, то громко разглагольствовал, и в его речах обязательно присутствовали два слова: первое было «Бог», а второе я пообещал мисс Элле никогда не говорить вслух. В пятилетнем возрасте я не знал, что оно обозначает, но то, как отец его произносил, как багровел при этом, как брызгал слюной, пузырившейся в углах рта, – ясно свидетельствовало о том, что слово это нехорошее.
– Мисс Элла, – спросил я однажды, почесывая голову, – а что это такое?
Мисс Элла вытерла о передник руки, стащила меня со стула и усадила на буфетную стойку. Прижавшись ко мне лбом, она приложила указательный палец к моим губам:
– Ш‑ш‑ш, – прошептала она.
– Но, мисс Элла, что оно значит?
Вскинув голову, она прошептала:
– Такер, это такое слово, произносить которое запрещает третья заповедь Господня. Это скверное, очень скверное слово, самое худшее из всех, что есть на свете. И твоему отцу не следует его произносить.
– Но почему же он произносит?
– Иногда взрослые, когда на что-нибудь сердятся, так выражаются.
– А почему я от тебя никогда его не слышал?
– Такер, – она поставила мне на колени миску с кукурузным тестом, чтобы я помог ей его месить, – обещай, что сам ты этого слова никогда не скажешь. Обещаешь?
– А вдруг ты тоже рассердишься и произнесешь его?
– Никогда! А теперь, – и она взглянула мне прямо в глаза, – обещай! Обещаешь?
– Да, мэм.
– Нет, ты как следует скажи!
– Я обещаю, мама Элла.
– А вот этого никогда не повторяй!
– Чего?
– «Мама Элла»… Он сразу же меня уволит.
– Да, мэм.
– Ну и хорошо, а ты мешай тесто, мешай! – И она посмотрела в ту сторону, откуда к нам доносилась брань Рекса: – Давай скорее, он, наверное, проголодался. – Подобно не раз битым собакам, мы научились распознавать все оттенки Рексовой брани и прекрасно различали, чем она угрожает на этот раз.
Уверен, что каждый день своей жизни мисс Элла тяжко трудилась. Я много раз слышал, как, положив руку на бок и согнувшись, мисс Элла признавалась Мозесу: «Братец, мне сейчас бы рот прополоснуть, позаботиться о своем геморрое, съесть несколько початков кукурузы и опустить, наконец, голову на подушку», – но вместо этого мисс Элла надевала на голову косынку и принималась за грязную работу, ползая по полу на коленях. Вот так начинался ее рабочий день, и, начавшись, он мог продолжаться до ночи.
Мысль о Рексе заставила меня снова оглянуться на дом. Если Рекс там, но не смог одолеть лестницу наверх, то, наверное, он может заметить меня из тыльной части особняка и дверь домика мисс Эллы, но я все равно стремглав бежал к ней. Повернув помойное ведро вверх дном, я вставал на него и подтягивался вверх на руках, пока не упирался подбородком в подоконник, дрыгая ногами в носках и колотя ими по холодной кирпичной стене. А внутри, в домике, мисс Элла стояла на коленях возле постели и молилась. И так бывало часто… На ее склоненной голове желтеет резиновая шапочка для душа, кисти рук сложены вместе и покоятся на раскрытой Библии, лежащей на постели. Будь что будет, но она неизменно вкушала ежедневную порцию Божественной пищи. И цитировала Библию часто и очень торжественно. Да она и вообще редко употребляла слова или фразы, которых не было бы в Ветхом или Новом Заветах. Чем больше Рекс пил, чем больше он сквернословил и сыпал проклятиями, тем больше мисс Элла молилась. Я однажды заглянул в ее Библию и увидел, что многие места там подчеркнуты. Я тогда читал не очень хорошо, но, по-моему, это была Книга псалмов. Они приносили мисс Элле особенное утешение, и прежде всего псалом двадцать пятый.
Вот и сейчас мисс Элла молча шевелила губами и слегка, в такт чтению, кивала головой, а ее закрытые глаза окружали глубокие морщины. Вот такой я ее время от времени и вспоминаю – коленопреклоненную леди. А то, что я мог разглядеть лишь ее спину, совершенно ничего не значило. Я все равно видел под жесткими, как проволока, курчавыми, ею собственноручно подстриженными волосами два маленьких, словно бусинки, глаза, которые замечали все происходящее и видели даже то, что никому не зримо. У нее были как бы две пары глаз: одна впереди – добрые и ласковые, а другие на затылке – они всегда ловили меня на каком-нибудь проступке. Иногда я даже представлял, что вот когда она заснет, я тихонько подкрадусь сзади и постараюсь найти эту вторую, скрытую ото всех, пару глаз. Меня останавливал только страх. Я боялся, что даже если и удастся подкрасться к ней, когда она спит, и снять с ее головы желтую резиновую шапочку, раздвинуть на затылке волосы