Мозг котенка удален – выскоблен, как вареное яйцо из скорлупы.
– Вот дерьмо, – сообщает Масх пустоте номера. Впервые за все время безымянный кошачий маньяк подступил прямо к двери его спальни. Что само по себе нервирует.
Манфред на мгновение замирает, настраивая свои информационные приложения на сбор сведений о статистике правонарушений, мерах по поддержанию порядка и местных законах о жестоком обращении с животными. Он задумывается, не набрать ли два-один-один по архаичному голосовому телефону, чтобы сюда приехали? ИИНеко, перенимая его тоску, забивается под комод и тоскливо мяукает. Будь обстоятельства иными, Масх на минутку отложил бы все дела и успокоил ее, но сейчас само присутствие кошки в номере оказалось вдруг остро смущающим, подчеркивающим неправильность ситуации. Она ведет себя как-то уж слишком реалистично для робота, словно каким-то неизвестным образом сознание умерщвленного (почти наверняка – в интересах какого-то сомнительного опыта по выгрузке нейронов в Сеть) котенка влезло в ее пластмассовую черепушку.
– Дерьмо! – снова ругается Масх и потерянно озирается. В конце концов ему на ум приходит достаточно легкий путь: он сбегает вниз по лестнице, перескакивая по две-три ступеньки зараз (и из-за этого спотыкаясь на лестничной площадке второго этажа), и уже внизу твердым шагом направляется к дверям столовой с целью предаться надежным, как сама Вечность, утренним ритуалам.
Несмотря на обилие высокотехнологичных нововведений, суть завтрака – все та же, что и прежде. Уминая на автомате миску кукурузных хлопьев, Манфред читает статью о стеганографии, особо заостряя внимание на стеганографических погрешностях. Потом он идет за добавкой: складывает на тарелку ломтики чудаковатого на вид голландского сыра и отрубные хлебцы и всю эту нехитрую добычу несет к столу. На столе его ждет чашка с черным как ночь кофе. Масх с радостью хватает ее, махом отпивает половину… и только теперь замечает, что больше не один. Кто-то сидит напротив. Одного взгляда на незваного гостя хватает ему, чтобы натурально остолбенеть.
– Ну привет, Манфред. Скажи мне, каково это – чувствовать, что должен государству двенадцать миллионов триста шестьдесят две тысячи девятьсот шестнадцать долларов и пятьдесят один цент? – Ее улыбке позавидовала бы и Мона Лиза – так много в ней любви вперемешку с осуждением.
Манфред приказывает «умным очкам» перевести все-все текущие процессы в ждущий режим и ошалело таращится на нее. Вот так явление. Безупречное, как и всегда: деловой костюм цвета вулканического пепла, волосы, покрашенные в каштановый и собранные в тугой узел пышной лентой. В глазах – озорные искры. Она всегда была красавицей – если бы захотела, стала бы моделью. Значок на лацкане – электронный шпион, гарантирующий профессионализм и подобающее поведение сотрудника госслужбы, – сейчас отключен.
Манфред еще не отошел ни от мертвого котенка, ни от смены часовых поясов, а в голове у него по-прежнему полный бедлам, так что он ершится:
– Цифры взяты с потолка. И на что твои боссы надеются? Раз подошлют тебя – так я сразу и стану шелковым? – Он демонстративно надкусывает бутерброд. – Или ты просто решила передать черную метку лично и испоганить мне завтрак?
– О, Мэнни. – Она хмурится, явно уязвленная. – Если ты хочешь ссориться – что ж, я и подыграть могу. – Повисла пауза; спустя несколько мгновений Масх все-таки сникает, обретая извиняющийся вид. – Я проделала сей долгий путь не только из-за не уплаченных тобой налогов.
– Ради чего тогда? – За чашкой кофе Масху никак не скрыть беспокойство. – Что же привело тебя ко мне? На, пожуй бутербродик. И прошу, не говори, что явилась только из-за того, что тебе без меня – никак.
Ее тяжелый взгляд ударяет по нему словно плеть.
– Не льсти себе, Мэнни. На тебе свет клином не сошелся. У меня в подписчиках – десять тысяч послушненьких рабов, и все они ждут и надеются. Да и если выбирать того, кто внесет в мой генофонд вклад, будь уверен – я предпочту кого-нибудь менее скупого.
– Я слышал, ты теперь подолгу зависаешь с Брайаном, – бросает он пробный камень. Брайан – фигура загадочная, у него много денег и мало человеческих чувств, так что союз с таким типом в любом случае основан на голом расчете.
– Брайан? – Она фыркает. – Да мы уже сто лет как порознь. Он вконец сдурел: сжег мою любимую шмотку, стал звать меня «чиксой для походов по клубам», трахнуть хотел. Себя же мнил этаким хранителем традиций. Но я ему укоротила самолюбие. Подозреваю, он тайком скопировал мою адресную книгу – подруги жаловались, что им какой-то мудак непристойные штуки шлет.
– Да тебе, смотрю, скучать не приходится. – Манфред кивает почти сочувственно, но на задворках его сознания выплясывает злорадный чертик. – Что ж, хорошо, что расстались. И ты теперь снова в поисках? Или хочешь, эм…
– Обзавестись старой доброй традиционной семьей? Ну да, а что тут такого? Ты родился на полвека позже, Мэнни, – все еще веришь в некие «возвышенные чувства», но идея размножения с возникновением обязательств в твоей узкой башке уже не укладывается.
Вспомнив о кофе, Масх допивает его, не находясь с метким ответом на подобную несуразицу. Нынешнее поколение, оно такое: души не чает в латексе и сбруе, тащится по кнутам, анальным пробкам и электрическим стимуляторам. И при этом идея физической связи с обменом телесными секретами – огромное табу. Таков уж побочный эффект волны эпидемий на излете прошлого столетия. Их отношениям уж скоро два года, но за весь этот немалый срок они с Пэм ни разу не занимались сексом в обычном смысле.
– Мне просто кажется, что заводить детей в наше время – неосмотрительно, – выдает Масх. – Таково мое мнение, и пересматривать я его пока не намерен. Наш мир меняется так быстро, что двадцать лет – преступно большой срок для планирования любого дела. Ровно с тем же успехом можно заключать соглашения на грядущий ледниковый период. А в вопросе денег я абсолютно нормальный парень – разве что не по меркам изживающего себя уклада и дряхлой американской верхушки. Вот ты, скажи мне, ощущала бы уверенность в каком-то там завтрашнем дне, если б выскочила в 1901 году замуж за каретного магната?
Пальцы Пэм отбивают чечетку на столешнице, и Масх чувствует, как краснеют его уши. Впрочем, ей явно не до его абстрактных сравнений:
– Просто ты отказываешься от ответственности – так и скажи. И за свою страну, и