От таких ран люди не оправляются.
— Помоги мне перекатить его обратно, — попросил доктор Лашер, и Мерси повиновалась — снова на счет «три». — Сынок, я должен сказать тебе всю правду. Руку не спасти.
— Я… я боялся этого. Но, док, я едва дышу. Это из-за ребер… да?
Теперь, когда Мерси знала, куда смотреть, она видела толчками выплескивающуюся из его тела над ребрами сукровицу, уже свежую, словно уложив парня в прежнее положение, они ухудшили его состояние. У Гилберта Генри осталась в запасе пара часов, а может, и пара минут. Но пара часов — это максимум, если только Господь Бог самолично не явит чуда.
И Мерси ответила вместо доктора, все еще раздумывавшего, что сказать:
— Да, это из-за ребер.
Солдат скривился, и истерзанная рука дрогнула.
— С рукой придется расстаться, — проговорил доктор Лашер. — Нам потребуется эфир.
— Эфир? Мне никогда еще не давали эфир. — Голос мужчины зазвучал по-настоящему испуганно.
— Никогда? — небрежно переспросила Мерси и потянулась к тележке с препаратами для наркоза. Она была двухуровневая; на верхней полочке лежали сами медикаменты и чистые тряпицы, плюс одна из новомодных масок с клапаном, которую капитан Салли купила на собственные деньги. Это было чудо техники, и стоила такая маска дорого. — Это не так уж и плохо, честное слово. При вашем состоянии я бы назвала эфир блаженным облегчением, мистер Гилберт Генри.
Он снова сжал ее руку.
— Ты же не оставить меня, да?
— Естественно, нет, — пообещала Мерси. Клятва не из тех, что надо непременно сдержать; да еще вопрос, будет ли у нее такая возможность, но по голосу Мерси солдат ни о чем не догадался.
Улыбка, больше похожая на тонкий шрам, вновь растянула его губы.
— Да уж побудь… пожалуйста.
На второй полочке тележки хранились инструменты гораздо более страшные. Мерси тщательно следила за тем, чтобы ее юбка и передник скрывали их. Не стоит парню видеть зубастую пилу, крючконосые зажимы или же ножницы-переростки, необходимые иногда для рассечения последних жил. Ему достаточно видеть ее профессиональную сноровку. Так что Мерси осторожно высвободила пальцы и начала подготовительную работу, пока доктор настраивается на операцию, раскладывая менее грозные на вид инструменты и требуя еще тряпок, тампонов и второе ведро с горячей водой, о чем должен позаботиться кто-нибудь из находящихся рядом выздоравливающих.
— Мерси, — уронил доктор Лашер. Это был приказ — и сигнал к началу.
— Да, доктор. — Она обратилась к Гилберту Генри: — Пора, дорогой. Ничего не поделаешь, но поверь, ты очнешься, славя Господа за то, что все проспал.
Не самая ободряющая речь, конечно, но по ту сторону Гилберта Генри, за занавесом, дожидались еще двое, и каждому из них нужно было такое же внимание; а ее внутренний сочинитель успокоительных фраз сегодня что-то забастовал.
Она показала солдату маску: выпуклый стеклянный треугольник со скругленными углами — чтобы удобнее ложился на нос и рот.
— Видишь? Я опущу это тебе на лицо, вот так… — Она на миг поднесла маску к собственному рту только с целью демонстрации. — Потом присоединю вот это. — Она продемонстрировала емкость, формой напоминающую пулю, а размером чуть больше винной бутылки. — Потом смешаю эфир со стабилизирующим газом, и не успеешь ты сказать «фу», как погрузишься в лучший сон в своей жизни.
— Ты… уже делала это… прежде?
Слова давались ему гораздо труднее, чем в начале; он все больше слабел, хотя и лежал на койке, и она поняла — внезапно и с ужасом, — что после того, как она прижмет маску к его лицу, он уже не очнется. Подавив панику, не дав ей отразиться в глазах, девушка сказала:
— Сто раз. Я здесь полтора года.
Она несколько погрешила против истины. Потом Мерси отложила маску и взяла журнал, прислоненный к ножке солдатской койки, большая часть листов которого так и осталась незаполненной.
— Сестра? — поторопил ее доктор Лашер.
— Секундочку, — попросила она. — Прежде чем ты задремлешь, Гилберт Генри, откликающийся просто на Генри, давай-ка ты сообщишь мне кое-что, а я запишу, чтобы сестра из следующей смены все о тебе узнала.
— Как… пожелаете, мэм.
— Вот хороший солдат и отличный пациент, — похвалила она мужчину, не глядя на него. — Ну-ка скажи быстренько: тебя дома ждет матушка? Или… или… — она едва не поперхнулась, — жена?
— Жены нет. Мать… наверное. И… и брат, но он… еще… маленький.
Мерси с удивлением подумала, как ему вообще удалось протянуть столько с такой раной. Он словно цеплялся за жизнь только до той поры, пока не была достигнута цель: попасть в госпиталь. Солдат, видно, рассуждал, что, когда окажется в Робертсоне, все будет в порядке.
— Мать и младший брат. Как их зовут?
— Эбигейл Джун. В девичестве… Харпер.
Грифель карандаша спешил за словами, фиксируя их на бумаге угловатым почерком Мерси.
— Эбигейл Джун, урожденная Харпер. Она твоя мать, да? А город?
— Мемфис. Я поступил… на службу… в Мемфисе.
— Мальчик из Теннесси. Вы почти что самые любимые у меня.
— Почти что?
— Почти что, — подтвердила она, отложила журнал, снова прислонив его к ножке койки, и взяла склянку с газом. — Итак, мистер Гилберт Генри, вы готовы?
Он кивнул храбро, но слабо.
— Отлично, милостивый государь. Просто дыши, как обычно, если не возражаешь. — А про себя она добавила: «И пока можешь». — Правильно, очень хорошо. А теперь я хочу, чтобы ты посчитал задом наперед, от десяти. Сможешь сделать это для меня?
Голова его чуть заметно качнулась.
— Десять, — произнес солдат, и выпуклая маска, опустившись на его лицо, заглушила звук. — Де…
Вот и все. Он уже вырубился.
Мерси тяжело вздохнула. Врач тихо сказал:
— Отключай.
— Простите?
— Газ. Выключи его.
Она тряхнула головой:
— Но если вы собираетесь отнять руку, ему потребуется…
— Я не собираюсь отрезать ему руку. Это ни к чему. И бессмысленно, — добавил он.
Он собирался сказать еще что-то, но девушка уже поняла и махнула рукой, прося доктора замолчать, потому что она не хотела ничего слышать.
— Вы не можете просто оставить его лежать тут.
— Мерси, — уже мягче проговорил доктор Лашер, — это будет добрый поступок. Он уже не придет в себя. Ампутация убьет его быстрее и к тому же изувечит. Пусть спит с миром. И пусть семья похоронит его целиком. Смотри.
Она и так смотрела, как широкая грудь солдата поднимается и опускается, но без всякой силы. И все реже и реже.
Врач свернул трубки стетоскопа кольцом и сунул его в карман.
— Мне не нужно прослушивать его легкие, чтобы убедиться, что он уходит, — объяснил он, склонился над телом Гилберта Генри и прошептал Мерси: — Кроме того, у меня еще три пациента, двое из которых вполне могут пережить этот день, если мы поторопимся. Посиди с ним, если хочешь, только недолго. — Он отступил, поднял саквояж и завершил обычным голосом: — Он не