В своем докладе Горбачев упоминал атомное оружие намного чаще мирного атома. Он призвал товарищей по партии по-новому взглянуть на контроль над гонкой вооружений, подчеркнул, что НАТО и страны Варшавского договора накопили ядерные арсеналы, способные уничтожить на Земле все живое (и не один раз). Выход из тупика советский вождь видел в полном их уничтожении к концу XX века. Он сообщил съезду, что Рейган уже прислал ответ на это предложение. Горбачева письмо президента США не обрадовало. Не отвергая идеи полного ядерного разоружения, американский президент настаивал на продолжении развития Стратегической оборонной инициативы (СОИ), известной как программа «звездных войн». Она включала размещение в космосе систем перехвата баллистических ракет. Интонация Михаила Сергеевича выдавала разочарование в партнере по переговорам: «Сокращение стратегических ядерных арсеналов обусловливается нашим согласием с программами „звездных войн“, сокращениями, кстати односторонними, советского обычного оружия»[12].
Советский лидер хорошо понимал, что для участия в новом этапе гонки вооружений у страны не хватит ни финансов, ни технологий, и СССР неизбежно проиграет в ней, если Америка воплотит СОИ в жизнь. Материальные ресурсы и усилия конструкторских бюро следовало перенаправить с изобретения сверхсовременных видов оружия на модернизацию дряхлеющей советской экономики. Представители научной номенклатуры в целом были на стороне генсека. Для них были важны усиление финансирования и ставка на отечественные разработки, даже если западные технологии и оборудование показывали лучшие результаты и стоили дешевле. Не стоило забывать, что в условиях холодной войны страны Запада налагали эмбарго на продажу Москве сверхсовременных разработок. Военно-промышленный комплекс (ВПК) охотно расширил бы поле деятельности, частично перейдя на мирные рельсы и не утрачивая в то же время монополии на сферу высоких технологий. Многие (среди них и Горбачев) думали, что в преодолении трудностей советской экономики ВПК принесет наибольшую пользу.
О чаяниях и тревогах ВПК и его научного крыла съезду поведал Анатолий Александров, президент Академии наук СССР. Он стал первым делегатом от интеллигенции на трибуне, что свидетельствовало не только о его месте в государственной иерархии, но и о надеждах, возлагаемых на ученых новым руководством[13].
Высокий, выбритый налысо, с высоким лбом и крупным носом, Александров в свои 83 года был старше всех членов политбюро. Он появился на свет раньше трех генсеков, похороненных недавно один за другим. Но никто не дерзнул бы назвать его дряхлым или указать на «застойные явления» в Академии наук или в Институте атомной энергии, который он также возглавлял. Александров был бодр, крепок и полон идей. Его, одного из отцов советской ядерной программы, глубоко уважали и в партийных, и в промышленных, и в научных кругах. Партия хотела получить волшебное средство против экономической отсталости у тех, кто двигал вперед науку и технику, – а значит, и у Александрова и его коллег. Именно от них Кремль ждал чуда[14].
Александров начал со ссылки на наивысший авторитет – поручение Ленина Академии наук об ускорении развития народного хозяйства. Впрочем, упор президент АН сделал на историю советской ядерной отрасли, у истоков которой стоял Курчатов – директор упомянутого Института атомной энергии. Александров, его преемник, подчеркнул, что «под научным руководством Курчатова И. В. были созданы первые атомные, а затем – раньше, чем в США, – и водородные бомбы. Безопасность Советского Союза была обеспечена». Докладчик не стал упоминать о роли агентов МГБ, хотя ядерная бомба у СССР появилась во многом благодаря им и данным, полученным от сотрудников Манхэттенского проекта. Но Александров говорил и о чисто советских достижениях: «В 1954 году, вскоре вслед за созданием оружия, в СССР была создана первая в мире атомная электростанция. Я хочу поаплодировать ее создателям». Делегаты ответили ему овацией.
О достижениях ядерной программы академик напомнил не только ради похвал предшественнику (а косвенно и самому себе). Бдительности терять было нельзя, ведь Запад оставался грозным противником Советского Союза. Докладчик предостерегал от покупок зарубежных технических решений и оборудования: «Фирмы ФРГ прекратили поставку в СССР труб, когда мы начали строить газопроводы… Когда мы объявили о строительстве больших газопроводов из Сибири до западной границы… нам сразу же прекратили поставку оборудования для газоперекачивающих станций». Александров просил инвестировать в развитие отечественной науки. Он привел в пример производственный цех в собственном институте. «У нас в Институте атомной энергии создан небольшой участок, на котором автоматизировано все производство… Мы теперь делаем на этом участке столько деталей, что нам их некуда девать. Мы по всему министерству объявили: пожалуйста, товарищи, если заказываете детали, то заказывайте нам…» Директор института вновь сорвал аплодисменты[15].
Горбачев слушал и не уточнял у Александрова, какое министерство он имеет в виду. Генсеку и так было понятно, что президент Академии наук говорит о сверхсекретном Министерстве среднего машиностроения. Ефим Славский, глава этого ведомства с неуклюжим названием, сидел в президиуме за спиной докладчика. Настоящий гигант, выше и полнее Александрова (и пятью годами старше), он превосходил авторитетом почти всех коллег по Совету министров. Работу над ядерной программой Славский начал в конце 1940-х годов под руководством Курчатова, а министерство возглавлял уже 27 лет. Громадное учреждение отвечало за пополнение ядерного арсенала, а позднее – за использование атомной энергии в мирных целях. Министр, занявший свое кресло в первые хрущевские годы, казался незаменимым. Он распоряжался значительными ресурсами, от его воли зависело финансирование Института атомной энергии – таким образом, ему фактически подчинялась Академия наук. Заместители Александрова то и дело ходили в приемную к Славскому, уговаривая подписать очередную смету. Уговорить его было не так уж просто[16].
Сам президент Академии наук был на дружеской ноге с министром. Оба были родом из Украины, где Александров, сын уважаемого судьи из Таращи, в Гражданскую войну дрался с большевиками на стороне белых, а Славский был выходцем из простонародья. Уроженец Макеевки, он служил в Первой Конной. То, что полвека назад они вполне могли стрелять друг в друга, теперь не мешало им думать и действовать в унисон. Говорят, в начале 1960-х годов их вызвали к Хрущеву. Первый секретарь требовал догнать Америку в области атомной энергетики и запальчиво, переходя порой на украинский, отметал любые возражения. Как придумать новый реактор, да еще так срочно? Славского озарило, когда по телевизору Райкин (в образе горе-рационализатора) воскликнул: «Балерину видали? Она вертится – аж в глазах рябит. Привяжи к ноге динаму. Пусть она ток дает в недоразвитые районы!»