- Лена, а ты почему не переобулась в зимнюю обувь?

Котова среагировала на мои слова не сразу, точно мысленно перевела их с иностранного языка на русский. Она озадаченно взглянула на свои ботинки (будто соображала: почему они меня вдруг заинтересовали). Пожала плечами.

- Так… зачем? – спросила она. – Зима у нас короткая, тёплая…

- Тёплая?

Я ткнул пальцем в сторону окна.

Сообщил:

- Минус пятнадцать градусов на улице. А к ночи температура опустится до минус двадцати.

Опустил руку, так и не коснувшись дверки шкафа.

- Считаешь, что это тепло? – спросил я. – Ты у нас кто? Эскимос? Для тебя минус двадцать – это оттепель?

Лена неуверенно улыбнулась.

- Два месяца осталось до весны, - сказала она. – Оглянуться не успеем…

- Оглянуться? – сказал я. – Ты при такой погоде в своих ботинках за пару дней воспаление лёгких заработаешь.

Спросил:

- Я правильно понял: зимней обуви у тебя нет?

Вопросительно вскинул брови.

Котова покачала головой.

- Её самолёт испортил. Летом. Ну… ты помнишь.

- Ясно.

К ботинкам я не подошёл. Склонил голову, взглянул на ноги Котовой: на серые вязаные шерстяные носки. Лена тоже опустила глаза – мне почудилось, что внутри носков шевельнулись её пальцы.

- У тебя какой размер обуви, Котова? – спросил я.

- А что?

- Ответь на мой вопрос.

- Тридцать восьмой… кажется.

Я провёл рукой по щеке, словно проверил, не покрылась ли та щетиной. Сообразил, что не помню, пользовалась ли мама духами. «Теперь будет, - подумал я. – Настоящими французскими».

Вернулся к кровати. Вынул из лежавшей в куче на кровати коробки зимние сапоги. Ладонью стряхнул прилипшие к голенищам шерстинки, протянул сапоги следившей за моими действиями Котовой.

- Ну-ка, примерь, - сказал я. – Это тридцать девятый размер. Но на твои носки будут в самый раз.

Лена с недоумением уставилась на творение финской обувной промышленности. Махнула ресницами, точно двумя крохотными веерами. И вдруг попятилась от меня, спрятала за спиной руки.

- Что это? – спросила она.

- Обувь, - ответил я. – Просто обувь.

Котова помотала головой – вновь засверкали локоны её волос.

- Я не возьму их, Сергей. Нет!

Она ещё на шаг отошла в направлении двери.

Я развёл руками – махнул сапогами. Почувствовал, что к аромату духов Котовой добавились запахи кожи и шерсти.

- Не хочешь – не надо. Я не настаиваю.

Указал правым сапогом на коробку с надписью «Агидель».

- Тогда забирай бритву. Обойдёмся без дарения новогодних подарков.

Увидел: Котова растерялась.

- Но… это неправильно, Сергей, - сказала она. – Я… даже не представляю, сколько эти сапоги стоят.

Её голос дрогнул.

- Они… дорогущие, - пробормотала Лена. – Сергей, они слишком… дорогие.

Я снова протянул ей сапоги.

Сказал:

- Не слишком. Это подарок, Котова. Надевай.

Лена всё же взяла у меня обувь. Не меньше минуты я наблюдал, как она обувалась. Отметил, что на ногах у Котовой сапоги смотрелись великолепно. Мазнул взглядом по женским коленкам. Посмотрел Котовой в лицо.

Увидел, что в глазах Лены блестели слёзы.

Котова всхлипнула.

- Серёжа, - тихо сказала она, - они такие клёвые…

***

Котова ушла. В новых сапогах. Унесла коробку с тортом и коробку со старыми демисезонными ботинками.

Примерно полчаса после её ухода я находился в комнате в одиночестве – до возвращения Артурчика. За это время упаковал сумку.

Прохоров шумно ввалился в комнату и сообщил:

- Уехали. Пообещали, что вернутся в общагу второго января вечером. Мой батя не появлялся?

Я покачал головой. Почувствовал, что в воздухе запахло одеколоном «Шипр» и табачным дымом.

- Чёрный, а ты всё-таки сумасшедший, - сказал Артурчик. – Осчастливил Ленку импортной обувкой и тортом! Наташка чуть в обморок не грохнулась при виде твоих сапог. Бросилась их примерять, вздыхала и причитала. Блин. А я ей только варежки и пачку забугорной жвачки подарил.

Прохоров покачал головой.

- Чёрный, ты мог бы меня и предупредить!

***

Илья Владимирович Прохоров приехал в общежитие в семь часов вечера. Извинился, что задержался. Выглядел он уставшим, но весёлым. Вручил мне пухлый конверт с деньгами – тридцать рублей из этого конверта тотчас же перекочевали в карман к Артурчику. Директор швейной фабрики сообщил мне, что клиенты остались довольны заказами. И что некоторые уже поинтересовались, когда им разместить заказы на торты к Восьмому марта. Илья Владимирович усмехнулся и поделился со мной прогнозом: к Международному женскому дню я продам тортов не меньше, чем к Новому году. «Ведь почти у каждого заказчика есть жена, любовница, мама и тёща, - сказал он. – И каждую нужно осчастливить подарком и тортом. Ведь какое теперь застолье у солидных людей без «цветочного» торта «от Прохорова»?»

Артурчик уехал из общежития вместе с отцом. А я поплёлся на трамвайную остановку (с сумкой на плече, где позвякивали бутылки с коньяком и с водкой). Из трамвая я вышел уже затемно. Прошёлся привычным маршрутом: мимо шестой поликлиники, через освещённый фонарями Столярный переулок до деревянного моста (под которым змеилось русло ручья, превратившееся до весны в заснеженную тропу). Прошёл мимо дома Павловых. Не увидел в его окнах свет, а над печной трубой дома Варвары Сергеевны не разглядел дым. Да и у калитки заметил высокие сугробы: её не открывали уже несколько дней. Встретил на Речной улице шумную компанию молодёжи – обменялся с парнями и девицами поздравлениями «с наступающим Новым годом». Пешком я дошёл до дома Степана Кондратьевича…

…Где выгрузил из сумки в руки строгой хозяйки дома три бутылки водки «Столичная». Вручную выкатил Чижика (из двора уже повеселевшего после ранних проводов «старого года» Степана Кондратьевича). ИЖ-56 завёлся с третьей попытки: Чижик словно застоялся в стойле и рвался на поиски приключений. «Будут у тебя приключения, - мысленно пообещал я мотоциклу. – Вдоволь побегаешь по советским дорогам сегодня ночью». Чижика я остановил около ворот дома родителей. Повозился с подмёрзшими запорами – закатил мотоцикл во двор. Размял озябшие внутри кожаных перчаток пальцы. Вынул из бокового прицепа сумку и коробку с тортом, поднялся на крыльцо. Вошёл в дом, тут же почувствовал витавшие в прихожей запахи: пахло жареной курицей, варёными куриными яйцами… и духами «Иоланта».

Я опустил взгляд – увидел на полу рядом с обувной полкой новенькие чёрные зимние сапоги. «Pertti Palmroth», - вспомнил я название финского обувного бренда. Поставил рядом с рычавшим холодильником сумку, поверх неё установил коробку с тортом. Сбросил припорошенные снегом ботинки. Снова взглянул на высокие финские сапоги и убедился, что они мне не привиделись. Шагнул в гостиную, огляделся. Окинул взглядом покрытый белой скатертью стол, заметил расставленные на печи кастрюли. Полюбовался украшенной мишурой и стеклянными шарами ёлкой (разноцветные шары были маминой гордостью: папа нам их привёз из Москвы в тот год, когда учился в первом классе). Прошел мимо