Мэдмакс, чуть прихрамывая, опирался на трость. Порой ловил странные взгляды. Скорее всего, знатоки вполне понимали, что трость-то офицерская. И у такого молодого ухаря она явно купленная или украденная. Не говоря о варианте похуже. Ну, так казалось, во всяком случае. Добрый взглядов как-то не ловилось. Да и какая разница? Вряд ли кто захочет что-то сказать… странную компанию, жившую в большом доме на Второй улице, знали хорошо. И побаивались, несмотря на возраст большинства ее участников и их малое количество.
— Пошли, братишка, — Ёж толкнул его в бок, — хорош пнем стоять. Тебе сказали — больше ходить, приходить в норму.
— Угу… — Мэдмакс оперся на трость и потопал в сторону кожевенного ряда. — Пойдем.
Когда идешь в чертовой куме на блины, что важно? Верно, важнее всего до нее добраться. Причем, полагаясь на самого себя и собственные ноги. А ногам, эт правильно, нужна хорошая обувь. А вот сапоги у него изрядно пообносились. И латали, и прошивали, меняли подметки, каблуки… в общем, умерли они, и вся недолга.
Хочешь-не хочешь, ищи замену. Хотя к вещам Макс привыкал накрепко, порой аж прикипая. Ну, сейчас этим никого не удивишь. И правильно, как еще-то? Заводов с фабриками нетути, да давно. А уж хорошие сапожники только-только появляться начали. Пришла беда, смекалка наружу и вылезла. Как мерку снимать, как колодку подбирать, как кроить, как клей варить. Да чего только после Полуночной войны не пришлось русскому человеку, да и не только русскому, заново вспоминать и учиться на собственных ошибках. И уж чему-чему, а будкам умельцев, тачающих обувь, Мэдмакс научился радоваться давно. Как только заработал на первые сапоги.
— Чего-то людей мало.
Кошка пожала плечами.
— Так и не с чего. Год как-бы снова не голодный выдался. Да и Итиль опять же…
Мэдмакс вопросительно уставился на нее. Когда он ушел, получив приказ Белого, никто про Итиль и не вспоминал.
— Нападения по всему фронтиру. — Кошка вздохнула. — Несколько деревень сожжено, людей увели. Осень же, урожай. Многие боятся выходить в дорогу, продовольствие везут караванами. Фермеры прижимают, на продажу еще и не выставили почти ничего. Торг слабый.
— Ясно. — Мэдмакс смахнул пот и поморщился. — Черт…
— Так, — Кошка понимающе скорчила рожицу. — Давай-ка, мил-друг для начала сделаем перерыв. Вон там, где продают явно вкусные, э-э-э, перепечи!
На нее уставилось сразу несколько пар глаз:
— Да ты, девка, видно не местная? — поинтересовался дедок, сидевший на телеге. — Это ж беляши!
— Сам-то, старый пень, откуд сюда причикилял? — фыркнула грудастая молодуха, переворачивающая щипящие и шкворчащие колобки с мясом. — Это вак-бялеш!
— Тьфу, — сплюнул самый натуральный улан с Итиля, если судить по вышитым верховым сапогам. — Все у вас не как у людей! Это балеш!
Мэдмакс, покачав головой, просто сел на освободившуюся лавку самого кончика обжорного ряда, выходившего на кожевенно-шорничный.
— Плохо живут, говоришь? — он усмехнулся Кошке, ну-ну…
Живой-1: намного позже
Голова стонала и почему-то звенела. Таким, ну… Настоящим и тяжелым звоном тех самых церковных колоколов. Д-до-о-он, д — до-о-он… ох, бывает же.
Нет худа без добра. Только вот думал, что нечему болеть будет после взрыва, обрушившего коридор. А раз думал и раз болит, то живой. Интересно, надолго? Интересно, а что дальше?
Ответы пришли сами. Притопали, отдавая жутким грохотам в голове, скрежетали чем-то, навалившимся на него сверху. Пыль, поднятая кем-то, оседала гуще, клубилась вокруг, забивала нос, сочащийся кровью. И даже успел испугаться, когда воздуха вдруг стало не хватать. Горло, перекрытое пробкой из сгустков крови, грязи, цементной крошки, хрипело, прогоняя его в легкие. Из обеих ноздрей при выдохе вылетали колкие и затвердевшие ало-серые сгустки.
В спину что-то упиралось, что-то твердое и тяжелое. Еще когда не опасался на жизнь, попытался разобраться. Показалось или нет… хотя нет, точно, нет. Не показалось. Балка перекрытия, стальная и негнущаяся, рухнула, упершись одним концом точно между стеной и полом. Не придавила, прижала его к плитам, защитила, приняв на себя вес рухнувшего перекрытия. И теперь не отпускала. Вон, только левая рука торчит куда-то между куском потолка и несколькими кирпичами. Не пошевелить, не вздрогнуть, ничего.
Ну, и где те самые грохоталы?! Дышать-то все сложнее…
Заскрипело, балка неожиданно пошла вверх и в сторону. Застучали, падая, обломки, куски штукатурки, осколки бетона и арматура. Пыли стало больше, зато получилось вдохнуть. От ведь, неужели он просто-напросто боится замкнутого пространства?!! В жизни бы не подумал.
— Быстрее, — пророкотало сверху, перекатываясь горным обвалом, — нужен ей живым…
В ответ рявкнуло, да даже сильнее. Его могильная насыпь затряслась, заходила ходуном.
— Аккуратнее! — обвал превратился в лавину. — Олухи!
Захрустело медленнее, осторожнее. Балку, с уханьем и руганью, не опускали. Держали, оберегая его, заваленного, от нечаянной возможности покалечиться. Хреново. Друзей здесь он не ждал.
Свет лег на лицо, заставил зажмурить и без того слипшиеся ресницами веки.
— Живой… — довольно пророкотал хозяин баса-лавины. — Вытаскивайте. А ты, человек, теперь пожалеешь, что не умер.
Ну да, это и так ясно. Он уже пожалел. Тут его рванули сильнее и получилось спрятаться от страха. Прямо в густую вязкую тьму беспамятства.
— … там вас встретят. Следите за ним, требуется живым.
Голос… женский. Красивый и страшный одновременно. Голос отдавал медом наслаждения и сталью боли. И почему-то думалось, что он его уже слышал. Где, когда?
Неважно. Все, случившиеся за последние сутки, наваливались непроницаемо-черной глыбой, вбивали мысли внутрь, не давали соображать. Все, что успел заметить, о хорошем не говорило.
Пристегнут к откидной лавке внутри КУНГа. Эт точно, ее ребра ни с чем не спутаешь. А машина явно стояла на консервации, не скрипит, не стучит, даже все ящики родные. Да что ящики… Краска на потолке родная, защитная до той степени, что никогда не забудешь. Сволочи, чего только у них нет.
Перед глазами появилось лицо. Рожа. Морда. Харя. Как хочешь назови, не ошибешься. Белесое, до синевы, местами точь-в-точь пластик, плавящийся пузырями. С медными контактами, вросшими вокруг левого, полностью искусственного глаза. Кто это? Странный вопрос для текущего года от рождества Спасителя.
Солдат Полуночи. Порождение человеческого гения, восставшее против создателей. В случае этого солдата — именно так. Иначе, взялся бы он за лицо прикованного человека именно таким макаром? Издевательски, стальной хваткой, до боли и хруста зубов?
— Пришел в себя, а? — Живой глаз плескался изнутри безумием. — Пожалеешь, что не умер.
Осталось только оскалиться. В курсе он, в курсе. Харя исчезла. Вместо нее появилось вторая. Этот смотрелся лучше. Хотя, чего уж, не был Солдатом. Мутантом — скорее всего. А вот каким… да какая разница. Выглядел самым обычным человеком с открытым и располагающим лицом. Без особых примет, так сказать.
— Мне дали указание подлечить вас, — откуда-то появились очки, тут же оседлавшие переносицу, — я это сделаю. Хотя, конечно, это хуже для вас. Пожалеете, что…
— Знаю, — слова вышли наружу с трудом, раздирая глотку, — но я не