Однажды ночью тем летом Грант и Курт вместе попробовали героин. Грант сделал Курту укол.

– Это было страшно, – говорит Курт. – Я всегда хотел это сделать – и знал, что обязательно это сделаю.

Он не знает наверняка, почему был уверен, что в конце концов сделает это.

– Не знаю, – говорит Курт. – Я просто это знал.

К тому времени он пробовал почти все наркотики, кроме PCP («я постоянно слышал о людях, которые сходили с ума и прыгали с крыш после того, как закинулись им»). Героин был последним рубежом.

Еще одной привлекательной чертой был разлагающий, преступный гламур, который наркотики приобрели благодаря связи с такими рокерами, как Кит Ричардс и Игги Поп.

– Игги Поп был моим кумиром, – говорит Курт. – Я просто хотел попробовать.

Курт был уверен, что у него нет ни малейшего шанса подсесть на наркотик, потому что в Абердине его практически невозможно было достать.

Героиновая иллюзия эйфории, возможно, тоже сыграла какую-то роль во всем этом. Эйфория любого рода была в дефиците в жизни Курта. Начиная со средней школы. Он так злился на свое окружение, что у него развился нервный тик, например хруст пальцами, царапанье лица и нервное смахивание волос, падавших на лицо. У него дергался глаз. Курту даже казалось, что у него может развиться шизофрения.

– Это была смесь из ненависти к людям, потому что они не оправдывали моих ожиданий, и из усталости от того, что приходилось все время быть среди все тех же идиотов, – говорит он. – По моему лицу и тому, как я реагировал на людей, было ясно, что я их терпеть не могу. Это была смесь безумной ненависти к людям, потому что они не оправдывали моих ожиданий, и я был сыт по горло нахождением среди них. Я начал осознавать, что люди замечают мою ненависть к ним.

Курт был уверен, что все знают о его чувствах, и от этого становился еще более нервозным. Он становился все большим параноиком, потому что был уверен, что все знают, что он может сойти с ума в любой момент.

– Они считали меня перспективным ребенком, который однажды принесет в школу АК-47 и перестреляет всех на хрен, – говорит Курт. – Было такое ощущение, что однажды я взорвусь. В итоге люди стали держаться от меня подальше.

Опиаты, такие как, например, перкодан, дарили Курту чувство облегчения; под опиатами он не так сильно ненавидел людей.

– Я чувствовал к ним легкую привязанность или, по крайней мере, мог разглядеть их личности и думать о них как о настоящих людях, – говорит он. – Возможно, у них было паршивое детство, а может, это окружение сделало их такими. Это несколько ослабило мою враждебность к людям. Мне необходимо было это сделать, потому что я устал так сильно ненавидеть людей и так осуждающе относиться ко всем. Это просто позволило мне на несколько дней обрести душевный покой.

Тем временем дружба Курта и Эрика начала распадаться, возможно, из-за музыкального соперничества. Противостояние нарастало с каждым днем, пока однажды ночью, через восемь месяцев после того, как Курт переехал к Шиллингерам, Курт, Эрик и Стив Шиллингеры не вернулись домой с трех разных вечеринок жутко пьяными. Стив говорит, что это было из-за замороженной пиццы, а Курт считает, что это было потому, что он хотел спать, а Эрик хотел смотреть телевизор, и по какой-то причине между Куртом и Эриком вспыхнула драка. Курт объявил перекур, а затем драка возобновилась на заднем дворе.

– На стене была настоящая кровь, – говорит Стив. – Я не хочу говорить о том, кто победил, скажу только, что это была очень кровавая и ужасная битва.

По окончании потасовки Курт поспешно удалился. На следующий день он заплатил Стиву Шиллингеру десять долларов за то, чтобы тот сложил его вещи в мусорные мешки и отвез их в дом Дейла Кровера. Курт пробыл несколько дней в доме Базза Осборна, а потом ненадолго вернулся к Венди.

Мистер Шиллингер просил Курта вернуться, но тот отказался и вернулся под мост, где время от времени ловил рыбу и ел ее, пока однажды кто-то не сказал, что она ядовита. Иногда он спал в помещении над салоном красоты матери Криста. Приходилось просыпаться в семь утра, чтобы успеть уйти до того, как она придет на работу.

Осенью 1986 года Курт уговорил Венди вложить деньги в дом номер 1000 ½ по Ист— Секонд-стрит в Абердине, ветхую маленькую лачугу в нескольких сотнях ярдов от ее дома. Дом сдавался всего за сотню долларов в месяц, возможно потому, что крыльцо дома обвалилось. «Это была полная хрень, а не дом», – вспоминает Курт, но, по крайней мере, это была его хрень. В доме были две маленькие спальни и две маленькие гостиные. Его соседом по дому стал басист The Melvins Мэтт Лукин, который к тому же был опытным плотником. Лукину пришлось немало потрудиться над домом, прежде чем он стал пригоден для жизни.

Как обычно, в этом доме чистота не была в приоритете. Если ты выпил пива, то мог просто бросить банку на пол. А когда в хижине случались вечеринки, пол покрывался праздничным мусором. Холодильника у них не было, поэтому всю еду они держали в старом, не включенном в сеть морозильнике на заднем крыльце. Готовили они в печи для тостов. Венди время от времени заглядывала к ним с пакетами еды.

Однажды Курт купил с полдюжины черепах и посадил их в ванну прямо посреди гостиной; большую часть комнаты занял террариум, пристроенный к ванне. Для отвода воды плотник Лукин просверлил дыру в полу, и вонючая, смешанная с мясом для гамбургеров и черепашьим пометом вода сливалась через пол прямо под дом. Но фундамент настолько прогнил, что вода поднималась до половиц.

– Естественно, там безумно воняло, – говорит Курт.

Курт испытывал особое влечение к черепахам.

– В них есть очарование, которое я не могу описать, – говорит он. – У черепах будто на лице написано «да пошел ты» – я застрял в аквариуме, я несчастен, я ненавижу тебя, и я не собираюсь выступать для тебя.

А еще у них есть защитные панцири.

– На самом деле эти панцири не так уж полезны, – говорит Курт. – Это часть их позвоночника, и она очень чувствительна – если постучать по панцирю, им будет больно, так что это вовсе не защитная оболочка, как все думают. Если черепаха упадет на спину, панцирь расколется, и она умрет. Это то же самое, как если бы человеческий позвоночник был снаружи.

Курт устроился в Полинезийский отель на Оушен-Шорс, прибрежный курорт примерно в двадцати милях от Абердина, уборщиком, чистильщиком каминов и «подсобным рабочим». Опять же, он не стремился быть идеальным работником. Вместо того чтобы убирать