— Я не спас её, — всё шептал он в мои волосы и шептал, как мантру.
Медленно осознавая его слова, я в ужасе посмотрела на рыдающую мать ребёнка, который оказался мёртв: глаза на бледном лице пусто уставились в вечернее небо, руки раскинуты в стороны, футболка пропиталась слезами матери, что безутешно надрывала голос в отчаянных воплях. И никто теперь не сможет ей помочь.
Никто.
— Ты сделал всё, что мог.
Совершенно никчёмные слова, но я считала это правдой. Но Джозеф этому не верил.
— Я услышал её голос, схватил и попытался как можно скорее вынести из дома… Но она умерла у меня на руках. Я не спас её.
Он вновь сказал это — и вновь разодрал себе сердце в клочья. А вместе с ним — и моё. Так невыносимо снова было смотреть на его мучения, так невыносимо снова осознавать, что я ничем не могла помочь ни ему, ни погибшему ребёнку, так невыносимо видеть его таким… разбитым.
Невыносимо. Невыносимо. Невыносимо.
Но я держалась. Смотрела. Осознавала. Видела.
Я сильная.
И я помогу Джозефу любой ценой.
— Ты выжил, Джозеф, — мой голос хриплый, тихий. Сорванный. — И это… не менее важно. Зачем ты… зачем ты пошёл спасать ребёнка?
Он покачал головой, взяв со своего лица мои ладони в свои руки и смотря прямо перед собой, будто вновь и вновь переживал весь огненный кошмар.
— Ты не понимаешь, Делора, — я вздрогнула от его настолько сломанного голоса. — Я подумал… а если бы на месте этой девочки оказался бы Хэмфри или Олин? Или мама? А если бы… если бы там оказалась ты? Ведь ты, как и кто-либо другой, мне не менее сильно важен и дорог, чем дочь этой матери, — он кинул печальный взгляд на рыдающую женщину. — А если бы я точно так же кого-то из вас не успел бы спасти?..
— Пожалуйста, не думай об этом, — дрожащим от с трудом сдерживаемых слёз попросила я. — Никто не умер из твоих родных и друзей. Я жива. Все живы. Всё… всё будет хорошо. Только не думай о смерти, пожалуйста. Прошу…
В глазах Джозефа отражался огонь, как во мне отражался весь пережитый ужас, смешанный в грязи с радостью за любимого. За то, что тот оказался живым.
Но был ли он жив внутри?
— Я не могу не думать о смерти, — сокрушённо сказал он, вытирая моим пальцем слёзы со своих щёк. Но на место старых появлялись новые. И всё текли и текли… — Я так устал, Делора, так устал. Эти ссоры, полное наплевательство на то, что я делаю каждый день для Хэмфри и Олин… Я… я так устал от этого, что уже нет никаких сил. Я… я бросился в огонь просто потому, что в глубине души хотел там сгореть… Умереть, как эта девочка…
Я смотрела на него со слезами на глазах. Жизнь во мне на мгновение исчезла. Исчезла, как всякая надежда на то, чтобы собрать парня по осколкам: его душа разбилась вдребезги — слишком далеко, слишком давно, слишком сильно, слишком больно. Невозможно починить то, что всегда было сломанным.
Если сломленность — это вид искусства, то Джозеф был наглядным примером самого гениального шедевра.
— Ох, Джозеф… Джо… Я всегда буду рядом. Всегда. Как и всегда с тобой была.
Но как оказалось — не всегда.
IV: А глаза полны печали
Мне жалко, что люди забыли простую истину: в твоем последнем костюме не будет карманов.
Вигго Мортенсен
Удар — отскочить.
Удар — и вновь увернуться.
Удар, удар — и ещё один удар.
Я дралась чётко, профессионально, каждый раз используя новые приёмы, чтобы противник не смог ожидать от меня чего-то определённого. Сложно, но вполне реально, если подходить к делу с умом. И, разумеется, не без любви к своему делу. А я очень любила драться: только так могла по-настоящему вместить всю скопившуюся за несколько дней злость, сорвать с петель дверь, за которой хранились все самые тёмные чувства. А за ними далеко ходить и не надо: моя душа была подобно кладбищу, вот только гробы все лежали не под землёй, а на поверхности.
Открываешь крышку — и ложишься на место трупа. Закрываешь — и теперь ты уже труп, в котором вместо пустоты и гнили определённая эмоция.
Я сама выбирала, куда мне лечь на съедение собственных чувств. Как червяки они пожирали меня — тут и там из кожи вылезали розовые головки мерзких тварей, что всё ели, ели и ели. Меня, органы или копоть сердца — плевать. Одно лишь важно, что после этого я уже не была собой.
Умирала?
Только в самой себе.
— Давай, Делора! Уделай её!
— Ричи, не сдавайся!
Весь подземный бар «Рога Дьявола» шумел, сотрясался от пьяных выкриков, столы дрожали от кулаков, как дрожала Ричелл Снэй — моя соперница, с которой я в очередной раз вышла на импровизационный ринг в этом баре. Её постриженные под каре белые волосы уже совсем растрепались, миндальные глаза были полны ярости, мелкие веснушки почти не были видны на раскрасневшемся большом лице, широкоплечее, не слишком высокое тело всё покрылось потом, который пропитал её топик и шорты. Я прекрасно видела то, как девушка устала, но она упорно держалась на ногах и крепко сжимала пальцы с разбитыми в кровь костяшками.
От бушующей в ней злости Ричелл продолжала драться со мной, но на победу было рассчитывать смешно: я почти не чувствовала боли от её ударов и была удивительно мрачна в этот раз. Как ни странно, сейчас бой не приносил мне особого удовольствия, не хотелось выплеснуть все эмоции, не было никакого желания выигрывать или проигрывать. Надеть маску и танцевать под крики поддерживающих меня людей, что вновь делали ставки: кто победит, а кто нет, — вот что я делала. Постоянные посетители бара знали, что меня ещё никто никогда не одолевал, так что всегда голосовали за меня. Те, кто любил риск и пойти против всех, — за Ричелл.
Но та проиграла уже через пару минут, когда я с силой вмазала ей в лицо, тем самым повалив на пол. Душный зал взорвался аплодисментами и воплями, многие выкрикивали моё имя, чтобы поддержать и показать, как они рады за меня.
Но мне было плевать.
Сегодня оказался не тот день, чтобы радоваться победе. Сегодня я чуть ли не потеряла Джозефа, чуть ли не лишилась всего, поэтому пришла сюда только для того, чтобы стать сильнее. Не морально, так физически. Я не могла просто взять и пойти домой после того, как проводила Джозефа — мне хотелось что-то сделать, что-то решить, на что-то отвлечься. И единственный способ — пойти подраться. Как раз