Бред. Что за бред.
Нельзя было быть безучастным к тому, что происходило. Нельзя было просто так наплевать на всех и вся и ни о чём не думать. Надо было спасаться… да, спасаться. Но от кого или от чего? И куда бежать? Где искать спасения? И зачем?
Слишком много вопросов. Слишком много непонимания.
Слишком…
Чувство потерянности в самой себе, в своём сознании, в своей душе, медленно подкрадывалось сзади, как смерть, и так же медленно расплывалось в безумной улыбке — вот-вот можно было забрать с собой очередную жертву. И возможно, так оно и было бы, если бы меня вновь не отвлёк чей-то голос:
— Джозеф сказал, чтобы ты довела меня до дома.
Передо мной словно из ниоткуда появился мальчик десяти лет с лохматой копной кучерявых каштановых волос. Его тёмно-карие глаза глядели на меня снизу вверх из-под больших очков, тёмные веснушки рассыпались по круглым щекам, словно кто-то просыпал шоколадную стружку, неопрятный джемпер обтягивал его полноватое ещё совершенно детское тело. Он держал в пухлых руках Кубик Рубика, который всё пытался научиться собирать полностью, а не только один цвет, его пытливый взгляд скользил по моему мрачному лицу.
— И тебе тоже привет, Хэмф, — слабо улыбнулась я и побрела в сторону раздевалки.
— Я вообще-то сказал тебе привет, но ты никак не отреагировала, — поджал губы мальчик.
— Да? — мне было всё равно. — Прости, я задумалась.
— А о чём думала?
Этот вопрос Хэмфри уже задал на улице, когда мы оделись и вышли из школы. Морозный воздух Колдстрейна тут же неприятно защекотал в носу и забрался в лёгкие, белый вид полностью окружил нас: снег падал на вытоптанные тропинки медленно, плавно, словно кто-то вытряхивал в сероватом небе перьевую подушку; всё скрипело от мороза, как старые половицы заброшенного дома; птицы радостно пели проходящим мимо редких деревьев людям, которые были вновь ко всему равнодушны и холодны, как сам наш безликий город.
И так всегда.
Сколько себя помню — безэмоциональные лица, лица, лица… А в них — абсолютно ничего. Холод. Безразличие. Бездушие. И самое главное — усталость. Жители Колдстрейна всегда выглядели уставшими: даже отпуск на месяц или две недели каникул не придавал им бодрости. Утро, завтрак, работа или учёба, перекус — глядишь, уже вечер и пора спать. Серая, скудная рутина, которая оказалась словно комнатой из четырёх стен, куда заперли каждого из нас и никогда не позволяли выходить. Везде преследовал холод: на улице, в домах, в душах. Даже лето всегда выходило настолько дождливым и морозным, что, казалось, вот-вот — и пойдёт снег в середине июля.
Ни капли блеска, ни капли солнца, ни капли загара или радости — всё меркло во тьме.
Выбраться?
Если бы только это было возможно…
Колдстрейн не отпускал, тот, кто заезжал сюда, оставался уже навсегда: появлялись совершенно из ниоткуда проблемы, события, боль и даже смерть. Город хоронил своих же жителей под натиском морозов и несчастий, нещадно бил их холодным потоком и не важно чего — ветра или равнодушия дорогого человека. Гроб, что словно находился в Антарктиде, — так можно было коротко описать Колдстрейн. Не открыть крышку, не выцарапать её ногтями, не докричаться до помощи — ничего не оставалось сделать, как смириться со своей жалкой участью и умереть.
А умирать придётся долго, мучительно и невыносимо болезненно.
— О том, что сказала директриса? — не дождавшись моего ответа, напомнил о себе Хэмфри.
— Откуда ты вообще узнал, что я была у неё? — тут же отвлёкшись от очередных мрачных размышлений, кинула я на него резкий взгляд.
— Слухи о том, что ты в очередной раз уделала Торию, быстро разлетаются, — серьёзно ответил он, будто отвечал на не менее серьёзный вопрос.
— Не поспоришь, — мрачно усмехнулась я, заправляя локон длинных чёрных волос за ухо.
— Так о чём же ты думала? — с любопытством, присущим не столько детям, сколько от природы всем интересующимся людям, вновь спросил Хэмфри.
Я задумчиво нахмурилась.
— В твоём классе случайно ничего не говорили о том, что происходит в мире?
— Ты про пожары? Да, сегодня мы сегодня обсуждали это. Многие считают, что во всём виноваты тайные группировки, которые хотят запугать весь мир и добиться власти. Но я считаю, что тут что-то другое, более серьёзное. Мне кажется, на мир движется тотальная катастрофа и поэтому надо как можно скорее бежать и где-то спрятаться… но куда и от чего?
— Вот у меня такие же мысли, — вздохнула я.
— Правда? — наивно обрадовался мальчик. — Я очень рад, что мы одинаково мыслим! Это делает меня ещё умнее.
— Ты и так умный, куда ещё умнее?
Я потрепала его по кучерявой голове, и он, к моему удивлению, не стать противиться, как обычно это бывало.
— Но ты умнее меня!
— Только потому, что старше. Уверена, у тебя будет ещё целая жизнь впереди, чтобы в сотню раз обогнать меня в силе ума. Веришь мне?
— Тебе всегда верю, — уверенно улыбнулся Хэмфри, что делал с такой редкостью, что сердце в груди дрогнуло.
Ему было всего десять лет, а учился он уже в шестом классе: в шесть лет пошёл в школу, а один раз перескочил через класс, так как был слишком умным. По всем предметам пятёрки, даже по физкультуре, хотя он никогда её не любил, особенно когда одноклассники насмехались над ним из-за лишнего веса. Но мне удалось его вовремя успокоить, сказать, что не стоило обращать на этих дураков внимание, а лучше вообще дать им сдачи — я и сама не заметила, как взрастила в нём первые семена жестокости. Хэмфри оказался не только умным, но и беспощадным к своим врагам: несколько раз он сам устраивал драки, когда его начинали слишком сильно доставать одноклассники, которые на два года старше его. В нём словно скапливалось нечто тёмное, но порой я задумывалась над тем, откуда всё это в нём взялось? Ведь не могла же только я быть причиной его порой чрезмерной… злости.
Но сейчас он казался таким милым и собранным, что я вновь засомневалась в том, как этот ещё маленький мальчик мог творить не только добро, но и зло.
Но ведь мог же.
По пути Хэмфри увлечённо рассказывал, как единственный из класса получил пятёрку по сложной контрольной работе, как им восхищались учителя и записывали его на разные олимпиады, как он отвечал на уроке и спорил с историком насчёт каких-то данных. Я же могла только внимательно слушать его и временами что-то вставлять, тогда как