Впервые в жизни я испытывала такое разрушающее чувство.
— Вот мы и пришли. Зайдешь к нам?
Хэмфри дёрнул за рукав моей тёмно-бежевой кожаной куртки, в которой я умудрялась не замёрзнуть в такой мороз. Его большие глаза смотрели на меня с мольбой, словно просили о помощи, что могла спасти его жизнь. А хотела ли я этого? Я не знала. Но оставаться один на один с чувством вины на душе мне совершенно не нравилось.
— Да, почему бы и нет?
Хэмфри был неимоверно рад: достав ключи, он открыл парадную дверь и, дав мне пройти вперёд, последовал за мной к своей квартире. Я знала эту лестницу как свои пять пальцев, знала эти стены, могла с закрытыми глазами указать, где находилось пятно от белой краски, засохшей ещё со времён первого ремонта; где была какая трещина, какого цвета дверь попадалась по пути, пока не окажешься у нужной: сделанная из сосны с золотистым номером квартиры. Столько воспоминаний скрывалось за этой дверью, столько слёз, смеха, радости, печали и… любви. Да, любовь тут была самая главная.
Когда Хэмфри открыл дверь, на пороге нас уже ждал его старший брат и, соответственно, мой парень — Джозеф Филдинг.
III: А семья бьёт по больному
Сила семьи, как и сила армии, в верности друг другу.
Марио Пьюзо
Мир, в котором запрещены сильные чувства…
Как можно было жить в таком мире, если один только взгляд на Джозефа у меня вызывал целую бурю эмоций? Он ведь такой красивый: тёмно-голубые, как дно кристально-чистого озера, большие глаза; длинные волнообразные кудри, которые лохматыми прядями падали на лицо и чуть ли не касались плеч — за последние полгода каштановые волосы заметно отрасли; на шее висел деревянный крестик, который по цвету подходил под белые пятна, неровно покрывавшие не только часть его квадратного лица с чётко-выраженными скулами и подбородком, но и всё его не слишком высокое сильное тело — он болел Витилиго. Но это делало его только более красивым, даже каким-то особенным.
Но для меня он всегда был особенным.
Хэмфри тут же ушёл на кухню, даже ничего не сказав брату или мне, но я почти не обратила на это внимание: расстояние между мной и Джозефом быстро сократилось, когда мы крепко обнялись, словно пытались спастись от бури на одном спасательном круге. Обниматься при встрече — как маленькая традиция или даже привычка, выработанная за много лет дружбы, а затем — и любви. Мы встречались где-то год, но казалось, что всегда — так я не могла уже представить себе жизнь без этого удивительно доброго и заботливого человека. Уже родной запах привычно защекотал ноздри: шампунь с крапивой и с лесными ягодами, пряность свежей выпечки, старые фотографии и солнечное утро, которое бывало в Колдстрейне настолько редко, что этого было почти не вспомнить. Но рядом с Джозефом хотелось вспоминать абсолютно всё хорошее и светлое, в том числе и летние утра, когда мы просыпались в одной кровати в его большой квартире.
Когда мы были вместе.
— Привет, — я шумно выдохнула, когда отстранилась от его тёплой фигуры и вновь почувствовала холод, — давно не виделись.
Джозеф нахмурил свои толстоватые, слегка пышные брови над небольшим носом — ровно так же делал Хэмфри, и, видимо, это было у них наследственное.
— Мы встречались с тобой ещё вчера, — сказал он наконец тёплым, неимоверно спокойным голосом, словно медленное плавание облаков по голубому небу.
— Да? — растерянно моргнула я, снимая верхнюю одежду и вешая её на крючок в стене. — Вчера ведь была среда, ты в этот день обычно работаешь.
— Вчера был четверг, — внимательно глядя мне прямо в глаза, заметил парень. — Разве ты не помнишь?
В груди тут же засело до безобразия пакостное чувство — что-то между диким страхом и стыдом, от которого хотелось провалиться под землю. А страх ведь был в том, что я и вправду не помнила вчерашний день. Ещё минуту назад я была твёрдо уверена, что сегодня четверг, но оказывается, сегодня пятница. Как же так? И даже расписание уроков меня не смутило: каждый день у меня почти одинаковые предметы кроме понедельника и субботы. Тогда почему я не помнила вчерашний день? Что случилось?
А ведь самое страшное заключалось в том, что так случалось уже не один раз.
— Конечно, помню, — улыбнувшись, быстро соврала я, будто вчерашний день вовсе и не выпадал из моей памяти, как многие другие дни. — Ты как себя чувствуешь? Выглядишь… уставшим.
И это ещё было слабо сказано. Кожа Джозефа побледнела, из-за чего края белых пятен чуть ли не сливались с нормальным цветом кожи; под потускневшими глазами залегли глубокие тени, словно кто-то размазал тушь; волосы совсем спутались и казались ещё более растрёпанными. Он как будто только что встал из постели или вернулся после бешеной суматохи: таким безжизненным, усталым и остывшим ко всему он выглядел. И это безумно меня тревожило: в отличие от меня, Джозеф никогда не был похож на типичных жителей Колдстрейна, но сейчас именно так оно и было.
— Я… приболел немного. А ты как себя чувствуешь? Не поранилась из-за мелкой драки в столовой? — вымученно улыбнулся он и тут же объяснился на моё нахмуренное лицо. — Я сегодня не был в школе, но сестра мне всё рассказала.
— Да от Тории даже боевого шрама не останется — она слишком слаба для меня, — не без высокомерия ухмыльнулась я.
— Тебе и так достаточно шрамов.
Взяв моё лицо в руку, он ласково, со всей своей нежностью поцеловал меня в висок. И это было так привычно, так приятно, что я счастливо улыбнулась — без смущения, но с благодарностью. С благодарностью за то, что только Джозеф делал меня не абсолютно одинокой в этом грязном, мёртвом бытие. Что он делал этот мир теплее, а вместе с миром — меня саму.
— Останешься с нами пообедать? Я приготовил зажаренную курицу с рисом.
Джозеф, как и его брат, смотрел на меня с той же самой мольбой, точно был утопающим и протягивал мне руку: осталось только решить, взять мне её или нет. Спасти или не спасти? Разумеется, я никогда не собиралась обрекать любимого на мучительную смерть.
— Конечно, я останусь! Тем более так вкусно звучит. И пахнет.
С широкой уверенной улыбкой я посмотрела ему в лицо, а он — в моё. Юноша был таким красивым, несмотря