– Я спросила, на сколько ты уезжаешь.
В голосе Динны послышался едва уловимый намек на раздражение.
– На несколько дней, точно пока не знаю. А что, это имеет какое-то значение?
– Конечно.
Раздражение в ее голосе стало заметнее.
– У нас намечается что-то важное? – Марк удивился. Он сверился с ежедневником и ничего особенного не обнаружил. – Так что же?
«Нет, дорогой, ничего важного... только ты и я».
– Нет, ничего особенного, я спросила просто так.
– Я тебе позже скажу, сегодня у меня несколько встреч, после них я буду знать точнее. Кажется, в одном крупном деле о поставках возникли проблемы. Возможно, прямо из Парижа мне придется вылететь в Афины.
– Опять?
– Похоже на то. – Марк снова углубился в газеты. Только когда Маргарет поставила перед ним яичницу, он поднял голову и посмотрел на жену. – Ты отвезешь Пилар в аэропорт?
– Конечно.
– Будь добра проследи, чтобы она оделась прилично. Боюсь, если она снова выйдет из самолета в каком-нибудь экстравагантном наряде, мою мать хватит удар.
– Почему ты сам ей об этом не скажешь?
Динна посмотрела на мужа в упор. Марк и бровью не повел.
– Я считал, это твоя епархия.
– Что именно: дисциплина или ее гардероб?
Оба понимали, что следить и за первым, и за вторым – одинаково неблагодарное занятие.
– До некоторой степени и то, и другое.
Динне хотелось спросить: до какой именно степени – до той, где она еще способна справиться с задачей? Это Марк имел в виду? Но она промолчала. Марк продолжал:
– Кстати, я дал ей денег на поездку, так что ты можешь не давать.
– Сколько ты ей дал? Марк резко поднял голову:
– Что, прости?
– Я спросила, сколько денег ты дал ей? – очень тихо повторила Динна.
– А это важно?
– По-моему, да. Или мне полагается заниматься только дисциплиной и гардеробом, а в остальное не вмешиваться?
В голосе Динны теперь слышалось явное раздражение, подспудно копившееся все восемнадцать лет брака.
– Я этого не говорил. А насчет денег не волнуйся, ей хватит.
– Я беспокоюсь не об этом.
– Тогда о чем?
Голос Марка из приятного вдруг стал резким, и в глазах Динны появился холодный блеск.
– По-моему, ей не стоит давать на лето слишком много денег. Они ей не понадобятся.
– Пилар – очень ответственная девушка.
– Марк, но ей даже шестнадцати не исполнилось. Сколько же ты ей дал?
– Тысячу, – сказал Марк очень тихо, словно закрывая тему.
У Динны глаза на лоб полезли.
– Долларов? Это недопустимо!
– Вот как?
– Ты сам знаешь, что это так. И тебе известно, на что она истратит эти деньги.
– Думаю, на развлечения. Это вполне безобидно.
– Нет, она купит себе этот чертов мотоцикл, как ей давно хотелось. Я не могу допустить, чтобы это случилось. – Но ярость Динны могла сравниться только с ее же бессилием, и она это прекрасно понимала. Теперь, когда Пилар поедет «к ним», она окажется вне власти Динны. – Я не хочу, чтобы у нее было с собой так много денег.
– Не говори глупости.
– Ради Бога, Марк...
Как только Динна начала свою тираду всерьез, зазвонил телефон. Звонили Марку из Милана. На половину десятого у Марка была назначена встреча, и ему некогда было выслушивать жену. Он посмотрел на часы.
– Динна, не устраивай истерику. Ребенок будет в хороших руках. – Но это была тема для совсем другой дискуссии, а у него не было времени. – Увидимся вечером.
– Ты вернешься домой к обеду?
– Сомневаюсь. Доминик тебе позвонит и скажет, приеду я или нет.
– Большое спасибо.
Два коротких слова, произнесенных ледяным тоном. Динна смотрела, как Марк выходит и закрывает за собой дверь. Через несколько секунд на подъездной аллее заурчал его «ягуар». Она проиграла еще одну битву.
Динна снова затронула эту тему, на этот раз в разговоре с Пилар по дороге в аэропорт:
– Насколько я поняла, папа выдал тебе на лето довольно много денег.
– Началось. Ну, что еще?
– Ты прекрасно знаешь что. Речь идет о мотоцикле. Я тебе вот что скажу, дорогая: если ты купишь себе мотоцикл, я заставлю тебя немедленно вернуться домой.
Пилар хотелось сказать: «Как ты об этом узнаешь?» – но она не решилась дразнить мать.
– Ладно, я не буду его покупать.
– И ездить на мотоцикле.
– И ездить.
Но Пилар лишь механически повторяла за матерью ее слова, и Динне впервые за долгое время захотелось завизжать. На секунду отведя взгляд от дороги, она посмотрела на дочь и снова стала смотреть вперед.
– Ну почему так получается? Ты уезжаешь на все лето, мы с тобой не увидимся три месяца. Почему мы не можем провести последний день мирно? Почему мы все время спорим?
– Не я начала спор. Это ты заговорила о мотоцикле.
– А ты не догадываешься почему? Потому что я тебя люблю, потому что мне не безразлично, что с тобой будет. Потому что я не хочу, чтобы ты погибла. Как по-твоему, есть в этом смысл?
В голосе Динны слышалось сначала отчаяние, потом гнев.
– Да, конечно.
Дальше они ехали до самого аэропорта в молчании. Динна опять была готова расплакаться, но она не хотела, чтобы Пилар видела ее слезы. Для дочери она должна оставаться безупречной, она должна быть сильной. Таким был Марк, такими же притворялись все их французские родственники, будь они неладны, такой же хотела быть Пилар.
Динна затормозила у тротуара и оставила машину на попечение служащего со стоянки. Носильщик взял вещи Пилар, и они пошли за ним в зал регистрации. Когда клерк регистрационной стойки вернул Пилар ее паспорт и билет, она повернулась к матери:
– Ты будешь провожать меня до выхода на посадку? По ее тону можно было догадаться, что такая перспектива ее скорее раздражает, чем радует.
– Да, я бы хотела, а ты против?
– Нет, – буркнула Пилар.
Надутый, сердитый ребенок. Динне хотелось дать дочери пощечину. Порой она спрашивала себя: кто эта девушка, куда исчезла та маленькая золотоволосая девочка, которая ее любила? В кого она превратилась?
Погруженные каждая в свои мысли, Динна и Пилар пошли к выходу на посадку, их провожали одобрительными взглядами. Они и впрямь составляли поразительную пару. Темноволосая красавица Динна в великолепно сшитом черном шерстяном платье, с красным пиджаком, перекинутым через руку, с волосами, зачесанными наверх, и блондинка