– Что, существует какая-то страшная тайна? На вас падет проклятие семьи? Или вы скрываете от всех ужасный порок?

Она со смехом затрясла головой, и пышный медный узел на затылке распустился, волосы упали на плечи.

– По-моему, я не принадлежу к тем женщинам, которые созданы для семейной жизни.

– Но вы только что рассказали мне, что пятнадцать лет ведете дом своего деда! Это вы-то не созданы для семейной жизни?!

– Все так, но прожила я все эти годы с дедом, а не с мужем.

Скажу честно, – Одри действительно не кривила душой, – из всех мужчин, кого я знаю, меня никто не привлекает.

– Почему же? – Он был в полном восхищении, его восхищало все, что Одри говорит, делает, думает. Никогда в жизни он не встречал такой необыкновенной женщины.

– Мне с ними до смерти скучно. Все до единого похожи на мужа моей сестры: все самодовольно убеждены, что имеют право диктовать женщинам, как они должны жить, что им позволено, а что нет. Женщины, видите ли, не должны говорить о политике, даже думать о ней не должны. А вот разливать чай, работать для Красного Креста, обедать днем с приятельницами – пожалуйста. Но о том, что мне действительно интересно, и думать не смей. Политика, путешествия – все под запретом. А я мечтаю увидеть мир и никогда не расставаться с моей камерой.

– Вы занимаетесь фотографией?

Она утвердительно кивнула.

– Наверное, у вас замечательные снимки. – Он сказал это с полной уверенностью, и она удивилась.

– Почему вы так решили?

– Вы тонко чувствуете, у вас хороший вкус, развита интуиция… Чтобы быть хорошим фотографом, нужны особый склад ума, острый глаз, собранность.

– И я повинна во всех этих грехах? – Как лестно он ее аттестовал! – А знаете, дома меня все зовут вековухой, никаких талантов во мне не видят.

Чарльз возмутился:

– Господи, какая глупость! Никто не желает нас понять, если мы не укладываемся в общепринятые рамки, в этом вся беда. А знаете, у нас с вами одни и те же сложности. Я тоже не могу жениться просто так, без душевной близости и понимания, я никогда и не пытался, после того как… – Она знала, что он имел в виду смерть Шона. – Жизнь слишком коротка, слишком быстротечна, преступление – истратить ее, играя чужую роль, я хочу всегда оставаться самим собой.

– А какой вы? – Настал ее черед расспрашивать его, ведь ей тоже хотелось узнать о нем как можно больше.

– Я не из тех, кто создан для тихих семейных радостей, я кочевник по натуре, только такая жизнь мне по душе, а много ли найдется женщин, готовых меня понять? То есть они делают вид, что ах как глубоко все понимают, а сами начинают заманивать в семейную ловушку. Да это все равно что заманить льва в клетку – ну заманили, а дальше что? Я рожден, чтобы жить на свободе, я люблю свободу, и, боюсь, приручить меня невозможно. – Он улыбнулся своей обворожительной улыбкой, и ее сердце затрепетало. До чего же он обаятелен! Он снова заговорил, и она всей душой отозвалась на его слова. – И еще мне кажется, я никогда не решусь завести детей, это тоже немалое препятствие, ведь почти все женщины хотят двух или трех. – Она не осмеливалась спросить его, почему он против детей, но он сам объяснил:

– После смерти Шона я понял, что не хочу никого любить так, как любил его. У меня было такое чувство, словно я потерял не брата, а сына, потеря была слишком тяжела. – В глазах Чарльза показались слезы, но он их не стыдился, не ощущал никакой неловкости. – Я бы так же сильно любил своих детей и, случись с кем-то из них такое, просто не смог бы это перенести. Нет уж, пусть все остается как есть. Я вполне доволен своей жизнью, чего мне желать? – Он горько усмехнулся. – Конечно, мои друзья негодуют. Вайолет считает своим долгом знакомить меня с подругами и приятельницами, так что, когда я оказываюсь в этих широтах, скучать никому не приходится. – Он легонько погладил ее руку. – А вы, мой друг, надеюсь, вы все-таки рано или поздно выйдете замуж?

– Чтобы выйти замуж, нужно от столького отречься… То, чего я хочу от жизни, несовместимо с браком – в том виде, в каком он у нас существует.

– А дети?

Она тяжело вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза.

– У меня есть Аннабел. И теперь вот ее сын… дедушка… мне не нужно своих детей.

– Нет, так нельзя, вы не должны жить жизнью других.

Вам слишком много дано, судьба вас слишком щедро одарила.

– Откуда вы знаете? – Казалось, он читает ее душу, как открытую книгу, и ведь ни разу не ошибся. – Вот вы, например, вполне довольны своей жизнью. Что помешает мне быть довольной своей?

– Но ведь я живу именно так, как мне хочется. А вы нет, вы стремитесь к иному. – Он говорил так ласково, его сильная рука бережно держала ее руку. Она не могла не согласиться с ним и медленно наклонила голову. У нее нет своей жизни, есть только долг и обязанности по отношению к людям, которых любит, но стремится к иному.

Одри задумчиво улыбнулась ему, понимая, что между ними возникла дружба, которая продлится много-много лет.

– Вы правы, и не в моих силах что-то изменить, во всяком случае, сейчас. Я могу только радоваться, что судьба подарила мне такой щедрый подарок – лето здесь, с Ви и Джеймсом, но скоро я вернусь домой.

– А там, дома? Сколько еще лет своей жизни вы готовитесь принести в жертву?

– Как сколько? Всю. Любовь не делят на части.

Да, это он понял, когда пытался спасти Шона, потому-то и боялся теперь полюбить самозабвенно – a tout jamais, как говорят французы. Ведь тогда надо будет отдать всего себя без остатка. Пятнадцать лет он жил, не привязываясь прочно ни к кому, и вдруг встретил женщину, которая понимает тончайшие движения его души, как он понимает ее. Странно, очень странно.

Он ее не искал и, если говорить правду, вовсе не уверен, что хотел найти, – может быть, когда-нибудь потом… И тем не менее – вот она, сидит перед ним, и ее медные волосы ярко сияют в лучах поднимающегося солнца.

– Не знаю, почему мы встретились с вами именно сейчас, но мне кажется, я в вас влюбился.

Меньше всего на свете она ожидала такого признания, ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

– Я… мне… я… – Так и не найдя слов, она смотрела ему в глаза. Конечно, он все понял из ее рассказов о Харкорте, об Аннабел, о дедушке, о страстном желании увидеть мир, жить полной жизнью, быть свободной, заниматься фотографией… Понял ее