Они провели неделю в Шанхае, а затем отправились в Пекин. Из Шанхая плыли на пароходе до порта Циндао и провели романтическую ночь в каюте, предаваясь любви и долго еще потом шепчась под тихий рокот волн, ударяющих о бортовую обшивку. Одри даже грустно было оставлять Шанхай, где ее окружало столько чудес. Чарли тоже с успехом провел там запланированные интервью. Теперь ему осталось только несколько дней работы в Пекине, и можно будет начинать долгое путешествие обратно – через Стамбул в Париж и оттуда в Лондон, а там садись за работу, и к концу года, как предусмотрено в контракте, все статьи будут готовы. Его уже тянуло домой, к письменному столу, однако на пути в Циндао, лежа на пароходной койке, он думал не о предстоящей работе, а только о женщине, внушавшей ему такую страсть, какой он не испытывал до сих пор никогда в жизни. Он не мог на нее наглядеться, все в ней было ему по сердцу: и нежная шелковистая кожа, и медно-рыжие густые волосы, хотелось не отрывать взора от ее глаз и губ, от ее щедрых губ… весь ее облик возбуждал в нем восторг, и не было, кажется, ничего, чего бы он для нее не сделал.

– Ты правда поедешь со мной в Сан-Франциско познакомиться с дедом? – шепотом спросила она его в ту ночь. Он высказывал раньше такое намерение. А она уже со страхом думала о возвращении домой. Мысль о предстоящей разлуке была ей невыносима.

– Я приеду, если можно, потом… когда кончу работу.

Пекин поразил Одри. Он оказался совсем не похожим на развратный, пресыщенный Шанхай. Пекин – это воплощенная история. Восемьсот лет он был столицей Китая – здесь когда-то правил прославленный хан Кублай; стоя на огромной площади Тяньаньмынь, потрясенная Одри смотрела сквозь слезы восторга на изогнутые золоченые крыши Запретного города, где в течение многих лет находился императорский дворец Миньской и Чаньской династий. Часами бродила она и вокруг храма Неба, целиком выстроенного из дерева без единого гвоздя. Он произвел на нее самое большое впечатление. От площади Тяньаньмынь до храма Неба было всего пять кварталов, и Одри без устали расхаживала там, стараясь не выставлять напоказ фотоаппарат, который пугливые детишки по-прежнему считали «чертовой коробочкой», и незаметно снимала, снимала, снимала…

После Летнего дворца они посетили Миньские усыпальницы в долине Мин. Вдоль центральной аллеи, ведущей к гробницам, тянулись в два ряда массивные скульптуры животных – коленопреклоненные верблюды, ревущие львы, леопарды, приготовившиеся к прыжку, – и двенадцать человеческих фигур, среди них полководцы Миньской династии. И снова от грандиозности всего ансамбля, фантастической красоты и продуманности мельчайших деталей у Одри перехватывало дыхание и на глаза то и дело навертывались слезы. Но самое сильное впечатление произвела на нее Великая Китайская стена. Одри стояла и смотрела как зачарованная. Неохотно сели они вечером в поезд и поехали обратно в Пекин. Одри всю дорогу, всего какой-то час с небольшим, молчала, и только на вокзале, заглянув ему в глаза, произнесла:

– Этот день я никогда не забуду. Запомню на всю жизнь Великую Китайскую стену.

Она так и не уснула в ту ночь, и под утро, когда услышала, как Чарльз зашевелился, перебралась на его койку. Он принял ее нетерпеливо и жадно, но лишь только он разжал объятия, она снова погрузилась в задумчивость. Мысли Одри витали где-то далеко. Ей непременно надо было побывать еще в одном китайском городе – Харбине. Она читала о тех местах в книге, – в отцовской книге, само собой.

– Мы сможем съездить в Харбин? – шепотом, спросила она у Чарльза.

Ей вспомнились фотоальбомы отца. В молодости он бывал в этом городе. И говорил, что Харбин ему понравился больше Шанхая, но почему, Одри забыла, она ведь тогда была маленькой, и теперь ее тянуло съездить и посмотреть все своими глазами. Еще одна мечта, доставшаяся дочери в наследство, от отца.

– Ты в самом, деле хочешь там побывать. Од? – Чарльз задал вопрос без особого воодушевления. – Нам ведь уже пора в обратный путь.

– Чарльз, но я, может быть, больше никогда не попаду в эти места! Харбин так много для меня значит.

– Почему? Просто потому, что там побывал твой отец?

Одри… любимая, ну будь же благоразумна.

Неожиданно ее глаза наполнились слезами. Причинять ей боль – этого Чарльз никак не хотел. Он сделал еще одну попытку убедить Одри:

– Это далеко на севере, там сейчас должны быть ужасные холода. Я заезжал туда в ноябре три года назад, и температура воздуха была ниже нуля, а у нас с тобой нет теплых вещей на случай мороза.

Это звучало не слишком убедительно. Одри не сдавалась.

– Все, что нужно, можно купить здесь, – возразила она. – Да там и не должно быть так уж холодно. Чарли, пойми, я должна взглянуть на Харбин.

Подобрать в Пекине теплые вещи по размеру европейцам оказалось не так-то легко. В Шанхае это было бы проще. Но у них не осталось выбора. Брюки, купленные Одри, едва доставали ей до щиколоток. Зато меховой жакет и шерстяные чулки пришлись вполне впору. И удалось подобрать мужские ботинки по ноге. Чарльзу повезло меньше. Но он сказал, что за одни сутки не замерзнет и в том, что удалось приобрести.

Утром они сели в поезд и отправились по Китайско-Восточной (принадлежащей Японии) железной дороге за семьсот миль к северу через Маньчжурскую равнину. По расписанию они должны были прибыть в Харбин через восемнадцать часов, но поездка отняла больше двадцати шести часов из-за бесконечных остановок, задержек – на каждой остановке японцы обыскивали все вагоны. Наконец, ближе к полудню второго дня, поезд прибыл на Харбинский вокзал. Первое, что они увидели на перроне, были трое пухлых румяных детишек под призором русских нянек, несколько роющихся в снегу собак и костер, над которым грели руки