у всех мертвых он сам сидит в голове и управляет. Что касается императора Александра… – Он втянул воздух сквозь зубы, сверля взглядом крест Святого Георгия у Петра на груди. – Я, возможно, предал его, когда скомандовал отступление против приказа, зато спас своих солдат. Он посылал их на убой! Вы же знаете, что творилось в Аустерлице: французы кромсали нас, как в молотилке. Вы бы, конечно, хотели, чтобы я, как и вы, подхватил знамя и бежал на смерть, крича об отечестве и не заботясь о жизни солдат, да ведь это была бы бесполезная жертва. Битву все одно бы проиграли. А так – скольких я спас! – Он отвел глаза, тяжело дыша, а успокоившись, спросил – еле слышно, будто ему пришлось встать на горло собственному самолюбию, прежде чем просить помощи у Петра: – Скольких я спас?

Его беспокойство казалось искренним, и Петр сжалился.

– Половина вашего батальона вернулась с поля боя. Трех офицеров разжаловали, но рядовых не тронули.

Лонжерон коротко кивнул:

– Благодарю вас.

Он качнулся на пятках. Расправил плечи, будто желая показать, что постыдный всплеск эмоций закончен и он готов продолжить разговор спокойно, будь на то воля Петра. Петр не ушел, ведь и его жалил вопрос, который он все не решался задать.

– Что Александр? – спросил Лонжерон, уже весьма светски. – Все еще играет в великого Главнокомандующего?

– Нет. Вызвал Кутузова.

– Благодарность небесам, значит, у вас есть шанс на победу. Старик Кутузов хорош. – Он помолчал, но уже в следующее мгновение его взгляд снова блеснул спесью: – И все же не сравнится с Иверией. Вот уж кто действительно знает, как побеждать, – такой служить настоящая честь.

– Да ведь вы до тех пор так говорите, пока она не отдала приказ вам не по нраву.

– Нет! – Лонжерон решительно и даже как-то страстно тряхнул головой. – Иверия умна, бесстрашна, благородна. Жестока, но бессмысленных жертв не требует. Знает, когда отступить, а когда идти в атаку. Она умеет вдохновить, направить, угадать планы противника. Я ее уважаю, я за ней хоть в Преисподнюю пойду, я ее… – Он запнулся, и щеки его побелели. Договаривал он уже Петрову плечу: – Я признаю ее гений командира и благодарю удачу, что отвела меня от службы в мертвом царстве.

Он произнес это с чувством, и сердце Петра забилось с такой силой, что он даже пропустил оскорбление Александра мимо ушей.

– Там… в царстве мертвых… – Он вцепился в жесткий ворот, под которым жег алый темляк. – Возможно ли встретиться с тем, кто…

Лонжерон повел левым плечом, от которого вниз до сердца, должно быть, все еще тянулась смертельная рана от удара саблей.

– Забудьте, князь. В этом нет смысла. Кощей царит в головах всех подданных. Там тлен и серость, никто не узнает старых знакомых… и даже родных.

Петр прикрыл глаза, справляясь с песком в горле, как вдруг сбоку звякнули шпоры.

– Вы позволите, князь? – произнес густой взволнованный бас.

Плеча коснулось что-то невообразимо мягкое, и Петр, подняв взгляд, увидел перед собой того самого капитана, что ждал его днем на причале. В груди сразу потеплело: один вид любопытной лисьей морды и хлопающего по белым ляжкам огненного хвоста заставил Петра улыбнуться сквозь подступившее горе.

Лис взмахнул ресницами, дернул кожаным носом и подкрутил усы, выжидая. Петр не сразу догадался, что его приглашают на танец.

– Соглашайтесь, – кивнул Лонжерон.

Петр смутился:

– Да ведь он же…

– Лис? – хохотнул Лонжерон и был прав: зал к этому времени наполнился танцующими парами – столь причудливыми, что тот факт, что некоторые из них были одного пола, оставался самым непримечательным. Поэтому Петр смело вложил руку в мягкую лапу и двинулся в зал, где отдался на волю музыке, свету и смешному лисьему носу. После были и другие партнеры – легкие нимфы, шутливые русалы и даже лохматые существа, сути которых и вовсе не разгадать, и все они робко одалживали тепло, благодарно улыбались и расплачивались с Петром военными байками или светскими новостями.

В самый разгар веселья появилась императрица. Петр не увидел, но услышал взволнованный шепоток по залу, притихшую музыку, шуршание платьев в реверансах – и понял причину трепета: Иверия, словно соколица посреди заячьего торжества, с шестеркой оборотней за спиной, холодно и свысока оглядывала гостей. Петр ждал, что из желающих напроситься на танец тотчас выстроится целый полк, но императрица, как оказалось, не была настроена на веселье: она недолго переговорила с Лонжероном, который разве что в рот ей не залезал в припадке верности, кивнула Арахнеевой, а там и вовсе вышла, не уделив Петру и взгляда. Возможно, она забыла об обещании встретиться позднее, так что Петр, отложив важный разговор на утро, снова пустился в пляс – на этот раз с круглобоким генералом-грибом, который оттоптал ему все ноги, но очень уж смешно рассказывал о том, как они с двумя офицерами обманом взяли Кощееву крепость, переодевшись трехголовым змеем. Петр хохотал и не был уверен, лились ли слезы из глаз от веселья или расплющенных пальцев на ногах.

Именно такого, разгоряченного и радостного, его и настиг оробевший капитан-лис.

– Князь, – он стукнул каблуками, поводя носом, – возможно ли обратиться к вам с просьбой…

– Конечно, любезный друг, конечно, – отозвался Петр, стараясь отдышаться после вихря-мазурки. – Чем могу быть полезен?

– Дело в том, что… моя протеже, Лиза… Лизавета Дмитриевна… Она дебютантка… не согласитесь ли…

Там, куда он указывал, в окружении престарелых русалок и в самом деле стояла молодая темноволосая девушка, сколь взволнованная, столь этим самым волнением очаровательная. Руки ее в белых перчатках перебирали ленты, украшавшие высокую талию тончайшего лимонного платья, а румянец совсем немного проглядывал сквозь мертвецки бледную кожу.

– Почту за честь, – сказал Петр, кивнув капитану, и уже через мгновение протягивал девушке руку: – Окажете ли вы мне счастье, сударыня?

Глаза крошечной Лизы озарились тихой искренней благодарностью и совсем немного страхом. Ее пальцы дрогнули в руке Петра, а холод кожи ощутился даже через перчатку. И все же в вальс она впорхнула с изяществом и простотой, в ладонях была легче бабочки, а подол платья то и дело взбивал лимонные крылья. И даже аромат ее отдавал не тиной, присущей всем русалкам, а чем-то лесным – и совсем немного пудрой. Невозможно было не улыбаться, глядя на это лицо, красивое не симметричностью черт или пухлостью губ, а живым и оттого более настоящим чувством – наслаждением музыкой и свободой.

– Вы прекрасно вальсируете, Лизавета Дмитриевна, – не удержался Петр.

– Благодарю, князь. – Лиза мягко улыбнулась. – Я… я очень любила танцевать, пока…

Она осеклась, но Петру и так был ясен финал этой фразы. Досада от потери такой юной, такой невинной жизни царапнула сердце. Как она умерла и как давно это случилось? Насколько хорошо помнит свою прошлую жизнь? Жалеет ли об утраченном или новая