– Ефим, ты чего кричишь?
– Чего, чего! Декан срочно вызывает, вас обоих. Виктор Арнольдович сказал, немедля, мол, из-под земли, Ефим…
– Иди в баню, Фим, – оборвал Игорь, – честное слово, не до шуток. Ты-то уже отмучился. А нам ещё до распределения…
– Два пучка нервов и один холодный труп, если будешь куражиться, – саркастически подхватила Угарова. – Так что… ха-ха отменяется. В очереди стоим. Талоны на светлое завтра получать.
Стояли они вовсе не в очереди, а в холле второго этажа возле большого окна. Очередь была рядом, за поворотом коридора.
Возле одной из аудиторий, где на высоких массивных дверях красовалась начищенная бронзовая табличка «Государственная комиссия по распределению», в коридоре толпилось около сотни парней и девчат. Почти половина ребят – в несколько уже поношенной, хотя сегодня вычищенной и отглаженной военной форме, очень многие – с жёлтыми и красными нашивками за ранение на правой стороне груди и орденскими колодочками на левой. Остальные были в тёмно-синих двубортных костюмах с петлицами, явно форменного вида. И тут у многих виднелась россыпь наградных лент. Девчонки надели строгие, за колено, тёмные платья. И только те, кто не успел повоевать или не хотел вспоминать о том, что успел, оделись так, как велела погода, – в светлые пары и восьмиклинные платья, явно перешитые из чьих-то довоенных нарядов.
Форменное платье было и на стоявшей у окна Машке. Игорь был уверен: Угарова наденет другое – зелёное, цвета травы. Она ещё на фронте всё мечтала о том, как выучится и придёт на распределение в зелёном. Но, видимо, передумала. Кто её поймёт?..
За окном виднелись недавно подстриженные старые каштаны, скамейки, где уже рассаживались счастливцы, получившие распределение. Кто-то радостно размахивал руками, рисуя размашистыми жестами блестящую картину собственного будущего. Кто-то хмуро ковырял носком начищенного сапога пробившуюся между каменными плитами травку. Не повезло – не в секретный институт, не на самоновейший завод, а куда-нибудь в глубинку, поднимать сельское хозяйство или выковыривать из полей и готовящихся к осущению болот оставшуюся с войны смертоносную «память»: неразорвавшиеся снаряды, мины…
Машка отвернулась от окна. Уселась на подоконник. Игорь не мог оторвать взгляда от заполняющегося выпускниками двора.
– Я получил, – не утерпел Фимка, уж очень хотелось похвастаться. – В институте останусь, на кафедре непрямых и скрытых воздействий. А вам Арнольдыч как раз и велел передать, мол, за распределение надо поговорить. Так что давайте, давайте, ноги в руки и вперёд! Отец ждать не любит.
Виктор Арнольдыч, и правда, был из тех, кто ждать не умел. Да и где ему было научиться? – каждое слово его исполнялось мгновенно, потому что от одного укоризненно-печального взгляда декана всё внутри переворачивалось, и казалось, что ты не урок недоучил, не лекцию пропустил, а Родину предал. Он никогда не повышал голоса, со всеми был дружески ласков. И потому все звали декана просто Арнольдычем, а чаще – Отцом. Не по фамильярно-фронтовому «батей», который и от «губы» отмажет, и на что иное глаза закроет, коль дело знаешь, а именно Отцом. Строгим, но справедливым. Даже присказка имелась у старших курсов – «Бога побойся, Отца не позорь». Словно наделили декана особым даром, не то чтобы магическим – магов здесь на каждом углу хватало. Просто было в нём что-то, в добром мудром взгляде, в тембре голоса, от чего – попроси он что угодно – отдежурить лишний день, сгонять в город с документами, выучить за ночь новую тему и назавтра лекцию младшим курсам прочитать – хотелось тотчас броситься: выполнить, выдержать, оправдать.
– Идём, Игорёк. Девчонки! Света, Таня, очередь подержите? Арнольдычу мы зачем-то понадобились…
– Ещё б не понадобились, вы ему экзамены лучше всех сдали, – буркнула блондинистая Татьяна, холодно глядя на Машкину верхнюю пуговицу. Маша подобралась, готовая ответить колкостью.
– Не завидуй, Танюха, всё равно ты самая красивая девушка на курсе! – разрядил обстановку Игорь.
Машка фыркнула и зашагала по коридору. Игорёк насмешливо козырнул зарумянившейся Таньке и в два широких шага догнал подругу.
– Маш, ну не обращай внимания, – заговорил он, – ты лучшая. Все же знают, хотя кое-кому это и поперёк горла.
– Я не лучшая и в лучшие не набиваюсь, – отозвалась Машка, – я просто учить умею.
– Вот я и говорю – лучшая, – улыбнулся Игорь. – Не переживай так, ничего плохого Отец не скажет. Может, он нам что-то получше выбрал. Тебе – как надежде магической науки, а мне – как твоему главному прихвостню и прихлебателю.
Машка напряжённо улыбнулась. Отчего-то к Отцу она всегда шла с неохотой, хотя – Игорь знал – боготворила его, как и остальные на курсе. Но в том была вся Машка – не умевшая, как все.
В просторных, светлых коридорах сновали стайки студентов. Машкины каблуки чётко выбивали часовой звук из натёртого до блеска паркета. С портретов на стенах смотрели солидные академики и доктора наук. Игорь попытался представить себя на одном из этих портретов – нет, не получилось. Студентом, солдатом – мог, даже штатным магом в каком-нибудь небольшом городке, лучше на севере. Северная надбавка при их образовании – серьёзные деньги. Матери бы отсылал с братишками и сёстрами, по аттестату. А на портрете в альма-матер лучше смотрелась бы Рыжая. Хотя зря её прозвали Рыжей. Волосы у Машки были скорее цвета червонного трофейного золота. Был у Игоря раньше брегет, у мёртвого немецкого офицера взял. Девчонке одной подарил, когда с войны вернулся. Девчонка уже замужем та, а брегет Игорь помнил. Золотой, настоящий, с зелёным камнем.
Сейчас пожалел, что Машке не подарил. У неё на фронте волосы коротко острижены были и выгорели до рыжеватого, вот и не заметил, что цвет тот же. Только глаза у Машки не зелёные, а серые. Когда смотрит строго, кажется, что на грудь мраморную плиту положили. Этого взгляда многие боялись.
Ребята и девушки группками сновали туда и сюда, окунались в солнечные лучи, бившие сквозь высокие арчатые окна, словно купались в них; кудри девчат радостно светились.
Выпуск. Распределение. Молодые специалисты получают дипломы, нагрудные знаки и направления на работу – как писали в газетах, «во все концы нашей необъятной Родины». Строго, но по-родительски смотрел на весёлую молодую кутерьму бронзовый Сталин. Игорь бросил быстрый взгляд на фигуру вождя. Машка глаз не подняла, задумалась, ещё ниже опустила голову и прибавила шагу.
На календаре была пятница, двадцать второе июня тысяча девятьсот пятьдесят первого года.
Старинное здание в центре Москвы знавало всякие времена.