Вещал он действительно на весь мир. Голос его умасливал все области земного шара и раздавался за его пределами. Хоррор вяло провел рукой по лбу. Казалось, лишь вчера он впервые вел передачу из штаб-квартиры «Райхсрундфунка» в «Рундфункхаусе», Мазуреналлее, что в Шарлоттенбурге, Берлин. Голос его стал прелюдией к эвакуации Судет. Одни лишь его слова решили судьбу Чехословакии. Под желчными чарами охлократической речи Хоррора словацкий премьер доктор Йозеф Тисо объявил об основании автономной Словацкой республики. Немедленно вслед за этим началось полное нацистское вторжение в страну.
Хоррор лично поехал с Хитлером и стал одним из первых прибывших в Градчаны, древний пражский замок. Под защитой свиты фюрера и охраны СС он промчался на огромной скорости сквозь ночь по обледенелым дорогам. По приезде ему было велено выбрать наиболее подходящих офицеров, которые помогли бы ему и Хитлеру вести передачи непосредственно на всю чешскую нацию.
Избавившись от ненавистных евреев и интернированных диссидентов в тюрьме «Печков дворец», Химмлер объявил, что был глубоко впечатлен и преданностью, и фанатизмом речей Хоррора по радио:
– Исключительный человеческий материал, херр Хоррор. Если когда-либо откажетесь от роли радиовещателя, вас с распростертыми объятиями примут в «Ваффен-СС».
Хоррора удовлетворяло, что Хитлер выбрал для него роль гораздо престижнее. Он был уверен, что фюрер испытывает к нему теплую приязнь. В первые годы он постоянно ездил с фюрером – часто в обществе двух ближайших советников Хитлера, Шпеера и Борманна.
Он наблюдал фюрера во всех мыслимых обстоятельствах – в минуты удач и неудач, в победах и пораженьях, в добром духе и злых вспышках, во время речей и совещаний, в окруженьи тысяч, горсток или в полном одиночестве, когда тот говорил по телефону, сидел у себя в бункере, в автомашине, в аэроплане. Но даже после всего этого он бы не смог утверждать, что заглядывал Хитлеру в душу или постигал, чего тот желает.
Хоррор начал вещать на Англию под псевдонимом Лорд Хо-Хо. Он ставил Виру Линн, Энн Шелтон (девушку Лили-Марлен), «Эмброуза и его оркестр». Его полемические передачи регулярно прерывали «Опять этот тип» и «Эстраду» Легкого Вещания и сообщали новости о зверствах – мародерстве, насилии и преднамеренном уничтожении, – творимых отступавшими войсками союзников.
Он брал интервью у Хесса, когда тот с победой вернулся в Германию, скормив ложь пропагандистским передачам Черчилла на Фатерлянд. Для Англии устраивал он музыкальные вечера и прямые трансляции из газовых камер Аушвица, Бельзена и Бухенвальда.
«Kraft Durch Freude» с его флагами и опознавательными знаками Республики Франция нырнул из ионосферы к востоку. Паро-гелиевое воздушное судно месье Фютюра Тама медлительно опускалось в теплом воздухе, и вся палуба его шевелилась от пара и тумана, скатывавшихся к носу и корме перед тем, как исчезнуть за поручнями.
Фютюр Там снял свой хромовый хоботок и прошел по кренящейся палубе к судовому компьютеру. Его яростное черное лицо над курткой красно-черной киновари знающе обозрело электронный комплект. На плечах у него лежали эполеты раздавленных москитов. Ниже черной куртки присутствовали сужавшиеся книзу брюки с белыми лампасами, а к поясу крепились форменные кисти французских воздушных сил.
На центральном экране он смотрел на близившийся остров. Пункт назначения его лежал милях в пятидесяти по правому борту. Его киммерийский непроглядный образ затушевывала палубная дымка. Обширные гелиевые баллоны воздушного судна с их внутренними оболочками, тяжелыми от метана, тянули за собой в кильватере жидкие волокна карминной эктоплазмы. Свежие ветры ловили незакрепленные снасти центрального вала, трепали хорды об умбровую ржу смотровой вышки. Спаренные металлические крылья раскидывались в стороны в двадцати футах над ним. Их вздымающаяся масса отбрасывала зловещие тени на всю длину судна и самого его помещала под мрачную сень. Трубы с жестяными воронками – верхушки их пробивались из ярусной системы нижних палуб и машинного отделения глубоко во чреве судна – изрыгали в воздух нескончаемые миазмы серы и водородных газов. Время от времени они выталкивали и пылкую росу горячего пепла, который сдувало с палуб прочь.
Фютюр Там застегнул на шее широкую шинель электрической изморози и снежной зелени, что повторяла все его движения, когда он плыл сквозь испаренья. Вид на экваториальный остров прояснился. У него на экране тот формой своей напоминал огромную мерцающую водяную крысу, а телескопический объектив камеры являл, что воды вокруг него не темно-сини кубинской синевой, а лазоревы и млечны от прибрежных отмелей.
Фютюр Там убедил французское правительство в том, что Хитлер все еще жив, и выложил пред ними убедительные данные о том, где именно фюрер может находиться. Если Франция привлечет на свою сторону бывшего государственного мужа, в коммуникационной гонке она окажется в самом выгодном положении. Его экспедицию финансировали с великой скоростью.
Теперь, когда все европейские не-коммунистические державы предпочли межвоенный режим правления под предположительно благотворными диктатурами, поиски Хитлера превратились в глобальную эпидемию. Лишь очень немногие власти не соглашались, что он жив. Его современники все пропали за считанные часы после краха Райха, как будто их никогда и не было. Только Геббельс остался на виду у публики. Не в силах отказаться от своего пристрастия, он переехал в Алжир и сдался на милость наркотику, а за ним последовали мировая пресса и целая череда кукло-мальчиков. Молодежи, рассчитывавшей узреть хоть какой-то иконоклазм в человеке, помогшем перебросить рубильник и включить Апокалипсис, его кричаще безвкусная фигура казалась не слишком-то и внушительной. Для Фютюра же Тама более настоятельный интерес представляло знание того, что Хитлер – если он до сих пор жив – обладает замечательной памятью и широкими познаниями в искусстве. Часто документировалась способность Хитлера назубок перечислять как сложные боевые порядки, так и малоизвестные имена художников, философов, технические спецификации, даты и списки, не задумываясь даже ни на миг. Фюрер культивировал этот дар памяти усердно.
Хитлер намеренно эксплуатировал собственный художественный темперамент к своей выгоде. Едва ли являлся он тем неистовым эгоманьяком, которого так любили популярные средства массовой информации. Скорее он был истовым мечтателем, способным являть огромное очарованье и глубокие прозренья. До предположительно последних дней в «Фюрербункере» сохранил он свой жуткий дар личного магнетизма, не подверженный никакому анализу. Тот неким манером был связан с причудливой властью его глаз. Решив напугать или шокировать, фюрер показывал себя мастером эклектики в использовании жестокого и угрожающего языка. Быстрота перехода от одного настроения к другому поражала; в один миг глаза его полнились слезами и мольбой – и тут же сверкали яростью или стекленели отвлеченным взглядом провидца.
Воздушное средство выправилось и летело теперь линейно на высоте тридцати восьми