— Тиберий, когда все будут готовы, в каждую ячейку выпустят сонный газ. Он безвредный, не волнуйся. Постарайся лечь удобно и не дергайся. Перехода ты не почувствуешь. Заснешь здесь, проснешься в системе Эридана.
Вот только одна проснусь или с духами? Может телепортация разбудить Кукловода? Не очнуться ли два других духа?
«Лех, Инсум, Юрао не молчите».
«Нам все равно, где физически окажется тело, — отвечает Лех, — будем рядом, госпожа. Все шестеро. Для нас тоже не существует расстояний, но доберемся до вас иным путем. Свой вы проделаете одна».
«Что именно случится, не скажете?»
«Нет. Наши секреты строже ваших, и наказание за болтливость существенней».
Значит, я останусь без стража сновидений. Скверно. После психиатрической клиники панически боюсь снотворного. Нет ничего хуже, чем смотреть кошмар и не просыпаться, потому что препарат не дает. Давно не нервничала так, как во время покушений на меня и Наилия, но все равно неуютно.
— А нельзя без снотворного? — с надеждой заглядываю в дымчатые глаза капитана Назо и вижу в них шок.
Медик зло и часто мотает головой.
— С ума сошел? Нет! В сознании я тебя через телепортацию не пропущу. Это не обсуждается!
Расстроенно поджимаю губы и расстегиваю молнию комбинезона. Отсек пуст, но из двери в переборке вдруг появляется генерал.
— Тьер, — сквозь зубы ругается Публий, — я же просил…
— Может, что-то случилось?
— Как же.
Медик со вздохом отходит в сторону, стоит Наилию подняться по лестнице. Генерал хмур и сосредоточен, а я насмотреться на него не могу. Соскучилась по льдисто-голубым глазам, веснушкам на носу. Поцеловала бы каждую, но нельзя сейчас. Рядовой Тиберий вытягивает спину перед хозяином пятого сектора и сдержанно приветствует:
— Ваше Превосходство.
— Волнуешься? — спрашивает он, вглядываясь в меня, словно выискивая тщательно скрываемые от него признаки смертельной болезни.
— Наилий, он спокоен, как транспортник на курсе, — теряет терпение Публий, — ты почему еще не в ячейке командного отсека? Время уходит.
Генерал не реагирует на сдавленное шипение капитана, а меня обволакивает тонкий аромат апельсина. Тяну носом фантомный запах с наслаждением. Так пахнет мой мужчина. Соскучилась до дрожи. Это хуже мук неразделенной любви — смотреть издали и не сметь сказать ни слова. Ходить мимо, не оборачиваясь, когда больше всего хочется просто обнять. Повиснуть на нем, чувствуя, как крепко держат сильные руки. Наилий, лучше бы я ждала тебя на планете. Хотя нет. Там бы извелась еще больше.
— Все нормально будет, — отчаянно стонет Публий, — чем его организм отличается от других? Ну, чем? Иди уже, Ваше Превосходство. Я напишу, как проснется. Подробно. Могу сфотографировать и показать, что все в порядке.
— Напиши, — тихо говорит Наилий и качается ко мне.
Закрываю глаза, губы горят, мечтая о поцелуе. Коснуться бы на мгновение. Нет. Нельзя.
— Я все равно рядом, — шепчет генерал, — не бойся.
Аромат апельсина исчезает и Наилий уходит, а под потолком отсека загорается красное табло с предупреждением.
— Несколько минут осталось, — ворчит Публий, — раздевайся.
Комбинезон снимаю быстро и прячу в нишу, а с рубашкой сложнее. Почти прижимаюсь грудью к ячейке, чтобы даже случайно не попасть в объектив камеры. Белье решаю не трогать вовсе. В ячейке как-нибудь сподоблюсь. Места мало, но и я — не крупный мужчина, плечами задевающий стенки. Подтягиваюсь на руках и прокатываюсь внутрь на роликах. Дверцу захлопывает Публий, и на транспортнике снова срабатывает сирена. Успеет ли сам? Яростно ворочаюсь в ячейке и понимаю, почему раздеваются догола снаружи. Будь проклята прижимистость конструкторов! Место они сэкономили. Ногой отталкиваю от себя белье и нервно вздыхаю. Сонный газ пахнет жасмином, и стенки ячейки начинают прыгать перед глазами за мгновение до падения в черноту.
Ангар. Старый и наспех сделанный. Проржавевшие опоры прикрыты снаружи листами. В каждую щель и дырку бьет яркий дневной свет.
— Уходи, — хрипло говорит Наилий, а сам держит за плечо. У меня на руках младенец, туго замотанный в пеленку. Крутит головой и морщит нос. Еще не кричит громко, только недовольно хнычет. Может, мокрый или проголодался. Мы давно здесь. На лице Наилия черные мазки копоти, за спиной шатаются пьяные от усталости бойцы. Генерал приказал загородить ящиками дверь. Больше негде прятаться. Только здесь.
— Уходи, пожалуйста, — просит генерал, уткнувшись лбом мне в висок, — пока есть время. Я здесь сам.
Руки затекают от напряжения, боюсь выронить ребенка и прижимаю к груди все крепче и крепче. Некуда идти. За стенами ангара взрывы и выстрелы, земля вздрагивает под ногами.
— Уходи, — стонет Наилий и толкает нас назад. Проваливаюсь спиной в темноту, как в патоку, и застреваю в ней. Бесконечно медленно пятно света с генералом внутри отдаляется от меня. Силуэт Наилия прямой, как посох, упрямый и несгибаемый. Дверь ангара вздрагивает от взрыва и проламывается внутрь. Ребенок кричит, перекрывая грохот, а я падаю.
Они ходят вокруг стаей шакалов, загнавших раненого хищника. Ржут и тычут в нас пальцами. Боятся, иначе давно бы бросились зубами перегрызть глотку. Наилий обнимает, пряча между нами младенца. Из ушей генерала неровной дорожкой стекает темная кровь. Её запах вязнет на зубах, закатывается на корень языка. Я хочу сплюнуть густую слюну, но не могу пошевелиться.
— Вот и все, Наилий, — звенит высокий и чистый, как у ребенка, голос, а мне он напоминает крик ястреба. — Скажи что-нибудь.
Генерал не слышит, а я да. Булькающий смех, стук раскладывающихся треног станковых пулеметов, металлический лязг патронной ленты. На утоптанной земле ангара воронки от пуль и острые зубы осколков. В наши сердца смотрят семь стволов пулеметов.
— Всегда побеждает сильнейший, все остальное чушь, — изгаляется и насмехается голос. — Где твои мудрецы? Где твоя армия? Скажи.
Генерал молчит, а я нет. От боли слова злые и короткие, но на каждое лишь новый взрыв смеха.
— Все моё навсегда останется моим, — звенит и ликует голос, — и эта планета тоже. У тебя еще остались возражения? Не слышу. Остались? Так скажи.
Наилий обнимает нас, низко наклонив голову. Я закрываю глаза и касаюсь губами щеки младенца. Привкус крови растворяет соль, а гогот десятка глоток заглушает шепот.
— Некому будет нарвать тебе эдельвейсов, любимая. Прости.
В полумраке ангара расцветает семь огненных цветков. На их нектар слетаются злые пчелы, жаля наши тела. Прошивая их насквозь. Кровь льется дождем на землю и последнее, что я слышу — взмах крыльев бабочки.
Под ноги больно смотреть. Наши тела не узнать. Навеки сшиты вместе и растворились друг в друге. Их накрывают белой простыней, на которой мгновенно распускаются алые кляксы крови. Спине тяжело, что-то мешает и рук не поднять. Тянусь выше, а шакалы шарахаются. Скулят и воют от страха, закрывая лица руками, царапая глаза скрюченными пальцами. От меня на пол падает густая жирная тень. Делится на два лепестка и колышется в такт дыханию.
— Кто это? — нервно визжит совсем юный