Вокруг них простирается сельская местность, белая и безмятежная. Встает солнце, находит снег, зажигает его. Слепящему блеску противостоят живые изгороди, разрезающие долины на куски разной формы. Деревья, одетые вместо листвы в иней, разглядывают свои чеканные силуэты в зеркале теней. Чарли, по уши замотанный в шарф, высовывается из окна экипажа и дивится на пейзажи. Он не может припомнить другого настолько же холодного и прекрасного декабря. За милю до Оксфорда одно колесо попадает в сугроб, и школьники высыпают на дорогу, чтобы откопать его. Они успевают поиграть в снежки, но торопятся, боясь опоздать на поезд.

Сам Оксфорд — это череда сказочных замков, украшенных гербами колледжей. На улицах полно дам со служанками, делающих покупки. Череда экипажей подъезжает к станции, и вся улица останавливается, чтобы понаблюдать за высадкой юных школяров. Молодые женщины в меховых палантинах и муфтах указывают на них друг дружке. Нервничающий, но одновременно охваченный радостным возбуждением Чарли одергивает хорошо скроенную форменную курточку и заново повязывает белый шарф. До чего же приятно войти на железнодорожную станцию, галантно приподнять шляпу, здороваясь с благородными особами у билетной кассы, и получить ответное приветствие. Школа вдруг отдаляется на многие мили, тает в прошлом. Они вновь вступают в светское общество, где их встречают как равных — как взрослых. Чарли не одинок в своих ощущениях. Он видит, что его соученики один за другим расправляют плечи, приглаживают волосы под шляпами и прекращают баловство, посматривают вокруг с застенчивой гордостью. Это чувство, похоже, не рождается лишь у Томаса. Мрачный, он шагает, опустив голову, — вечно чужой. Чарли сначала злится на него, на его неспособность порадоваться утру. Потом великодушие берет верх. Он подходит к другу и пытается втянуть его в разговор:

— Интересно, какая платформа нам нужна? Откуда идут поезда на Лондон?

Томас бросает на него колючий взгляд. «Не жалей меня, — говорит этот взгляд. — Не смей этого делать».

— Мы едем со скотом.

Чарли на мгновение озадачен этими словами. Потом он видит их — множество коз, овец и свиней, стоящих в собственном навозе. Это у дальнего края станции, на платформе, отделенной от других ограждением с будкой на воротах. Животных загоняют в подошедшие вагоны. Когда за ними захлопываются двери, в вентиляционных окошках тут же появляются рыла; бледные, почти бесцветные ноздри всасывают воздух. Даже на расстоянии Чарли ощущает их страх.

— Но это же грузовой состав.

— В основном да. Он везет еду для Лондона. Глянь туда.

Палец Томаса направлен на два пассажирских вагона в голове поезда, которые легко опознать по частым окнам. Рядом с ними снуют рабочие в клетчатых кепках и жилетах, покрытых пятнами старой сажи. А среди них — невероятно! — дети; некоторым от силы девять лет. За ними тянутся клубы дыма. Одна девочка с заячьей губой, лет двенадцати-тринадцати, несмотря на мороз, одета лишь в фуфайку и штаны. Фуфайка густо облеплена сажей, которая свисает с узких плеч, словно тяжелая броня. Девочка замечает школьников, прилипших к ограждению, и строит гримасу, за которой следует выкрик. Расстояние гасит его.

— Что она сказала? — спрашивает Чарли у Томаса.

Томас смотрит на него, начинает говорить, но краснеет. Это случается с ним первый раз в жизни, и он ошеломлен. До сих пор он не сталкивался ни с чем таким, что заставило бы его покраснеть.

— Тебе лучше не знать.

— Ругательство?

— Да. Анатомического характера. Любимое словечко псаря. У нас дома.

— Бог мой.

К этому времени остальные ученики тоже осознают, что им предстоит уезжать с дальней платформы. Контраст между станцией за их спиной и тем, что находится за ограждением, действует на них как холодный душ. С одной стороны джентльмены в костюмах читают «Таймс». С другой…

— Это просто рабочий люд, — говорит Томас, словно читая мысли Чарли.

— Да, но дети…

— Полагаю, они ездят на этом поезде. В Лондон и обратно. — Томас пожимает плечами. — Не всем же повезло попасть в нашу школу.

Впервые за все утро Чарли видит на его лице улыбку. Вскоре оба смеются, смеются громко, и соученики смотрят на них как на полоумных.

К будке приближается Ренфрю, держа в руке письмо. Даже бумага, на которой оно написано, выглядит значительно; рядом с подписью стоит круглая красная печать. Станционный смотритель внимательно читает письмо, потом пересчитывает головы. Смех и разговоры в толпе школьников к этому времени стихают. Оживления как не бывало. Когда им наконец разрешают пройти за ограждение, из глубин поезда раздается пронзительный звук — это воет от страха одно из животных, но кажется, что кричит сам поезд. При виде школьников рабочие отходят от вагонов и издали наблюдают за тем, как те шествуют по платформе. В воздухе плавают частицы сажи. Одна черная снежинка садится на рукав мальчика, идущего рядом с Чарли; тот пытается стереть ее, но лишь размазывает по ткани.

— Мастер! — зовет он рыдающим голосом, боясь наказания.

Ренфрю оборачивается на секунду.

— Это не имеет значения, — говорит он.

От его слов Чарли становится тревожно. Они вступают в царство неведомых правил.

Участники экскурсии подходят к поезду, шагают вдоль вагонов. Сначала Чарли кажется, что поезд окрашен черной матовой краской. Но потом его осеняет: это сажа. Она покрывает каждый вагон, каждое колесо. Чарли протягивает палец, прикасается к ней, с отвращением отдергивает руку.

— Сажа инертна, — негромко говорит Томас.

Чарли не очень понимает, что это значит.

Внутри поезд сияет чистотой, в нем уютно. Их вагон — сидячий, по форме и размерам очень похожий на конки, которые он видел прошлым летом в Бате. Сидя на жесткой скамье, легко представить, что ты снова в школе.

Проходит примерно полчаса, прежде чем ландшафт начинает меняться. В безукоризненно-белом одеяле снега появляются темные прорехи травы — скорее черной, чем зеленой. В лужах талой воды отражается мутное небо. Еще пара миль, и снег пропадает вовсе. В полях стоит невысокий озимый овес в обрамлении облетевших кленов и дубов. Все выглядит чахлым и больным.

— Погода изменилась, что ли? — вслух задается вопросом Чарли.

— Сомневаюсь, — говорит Томас.

— Значит, в Лондоне теплее, чем в Оксфорде? — Чарли обдумывает эту мысль. — Ну да, там ведь столько народу. И столько фабрик, где, наверное, много двигателей и печей.

— Да. И еще дым.

Томас показывает на что-то. Проследив глазами за его пальцем, Чарли видит впереди первое серое пятно в воздухе. Это не темный столб пожара, не четкие контуры штормовой тучи, а скорее туман, поднимающийся от почвы, сырой и упрямый, непокорный ветрам. Через минуту окрестный пейзаж уже покрыт темным налетом. Впереди лежит город: смутное, сумрачное скопление строений, из которого вырастают стройные побеги фабричных труб. Их очертания резче и четче всего, что ближе к земле. Спустя еще минуту начинаются первые