В нахлынувшей ярости отступник впился зубами в ладонь — закапала кровь. Он сдвинул пальцы пригоршней: кровь, в тусклых отсветах костра почти черная, пестрела более темными узелками. Один из них вдруг расправил тонкие ножки — и паучок принялся бездумно вскарабкиваться по краю ладони, за ним увязался другой. Служители богини, в которую отступник больше не верил… Медленно перевернув ладонь над тлеющим костром, он следил, как крайний паук, сорвавшись в огонь, съеживается от жара.
— Что ж, — прошептал отступник. — По крайней мере я знаю, что вы смертны.
Горы тянулись бесконечно. Каждый перевал таил угрозу, в долинах подстерегали опасности. Разбросанные на пути деревеньки отступник обходил стороной и лишь изредка подбирался к каменным цистернам за глотком воды; пищей ему служили ящерицы да светлые орехи, вылущенные из хвойных шишек. От троп, где оставили след широкие когтистые лапы, приходилось держаться подальше. Как-то вечером он набрел на круглое пространство, огражденное колоннами, и решил было передохнуть и набраться сил, однако во сне его преследовали кошмары настолько странные и жуткие, что пришлось поскорее убраться.
Он исхудал, плетеный кожаный пояс болтался чуть ли не на бедрах; подошвы сандалий истерлись, лук для розжига огня пришел в негодность. Время потеряло смысл, дни тянулись бесконечно. Каждое утро он повторял себе: «Вероятно, сегодня последний день моей жизни. Вероятно».
Это «вероятно» его и спасало. Однажды на рассвете отступник взобрался на очередной каменистый холм — и увидел, что горы кончились. Внизу, на западе, лежали широкие равнины, среди лугов и лесов вилась сияющая лента реки. Долина манила обманчивой близостью, однако отступник знал, что идти еще дня два, не меньше. И все же, опустившись на грубый приземистый валун, он дал волю слезам и просидел так почти до полудня.
Чем ближе к реке, тем сильнее нарастало в груди дремавшее прежде беспокойство. Много недель назад, когда он тайком перескочил через храмовую стену и пустился в бега, мысль затеряться в большом городе казалась простой, а перспектива — далекой. Зато теперь, когда звериных следов на тропах становилось все меньше, а за деревьями впереди уже виднелся дым от сотни очагов, отступник вдруг осознал, что выйти на люди как есть — грязным, в пыльных лохмотьях и рваных сандалиях — будет испытанием не меньшим, чем все тяготы пути. Как встретят в Кешете дикаря с гор? Сразу ли убьют?
Огромный город — таких он прежде и не видывал — пришелец обогнул по излучине реки, удивляясь мощеным дорогам и многолюдности: длинные деревянные дома с соломенными крышами вмещали не иначе как тысячу человек каждый. Притаившись в зарослях, как вор, он принялся наблюдать.
На окраине, где между рекой и дорогой виднелся последний городской дом, отступник заметил йеммутскую женщину: высотой в полтора человеческих роста и с плечами не уже буйволовых, она возилась в огороде. Длинные бивни торчали из челюсти так, что любая попытка засмеяться грозила чуть ли не продырявить ей щеки, грудь высоко колыхалась над крестьянским кушаком — похожим на те, что носили его сестра и мать, только на йеммутский пошло втрое больше кожи и полотна.
Отступник, в жизни видевший только людей из расы первокровных, изумленно следил из-за ветвей, как йеммутка наклоняется к мягкой земле и выдергивает гигантскими пальцами сорняки. Он дивился ей как чуду, явленному ему в свидетельство того, что тринадцать рас человечества вправду существуют.
Не дав себе времени передумать, он шагнул вперед. Йеммутка резко подняла голову, ноздри угрожающе дрогнули.
— Прости! — Отступник выставил ладонь, словно оправдываясь. — Я… Мне нужна помощь.
Глаза женщины сузились в щелочки; она пригнулась, как пантера перед нападением. Отступник запоздало сообразил, что надо было сперва выяснить, понимает ли она его язык.
— Я пришел из-за гор. — Он удивился ноткам отчаяния в собственном голосе, однако почуял и кое-что иное: неслышный гул в крови, дар паучьей богини — повеление женщине верить его речам.
— Мы не торгуем с первокровными! — рявкнула йеммутка. — И уж точно не с теми, кто явился из-за проклятых гор. Прочь отсюда! С отрядом вместе!
— У меня нет отряда, я один. — Существа, живущие в его крови, встрепенулись от удовольствия: им вновь нашлось дело! Краденое волшебство действовало по-прежнему, внушая женщине веру в его слова. — Со мной никого нет, я безоружен. Я шел пешком много недель. Могу помочь по хозяйству, если надо. За еду и теплый угол на ночь. Только на ночь.
— Один, значит, и не вооружен. Из-за гор?
— Да.
Йеммутка хмыкнула, и отступник понял, что его оценивают. Взвешивают.
— Ты дурак, — наконец отозвалась она.
— Да. Впрочем, мирный и безобидный.
Повисло долгое молчание — и женщина наконец рассмеялась.
Она велела ему натаскать в бак речной воды, а сама вернулась к огороду. Ведро, сделанное по йеммутской руке, отступник наполнял лишь до середины — иначе не поднять — и терпеливо сновал между домиком и грубым дощатым настилом, стараясь уберечься если не от ссадин, то хотя бы от царапин: его и без того не очень-то приветили, не хватало еще объясняться из-за пауков в крови.
На закате хозяйка усадила гостя с собой за стол. Отступник покосился было на слишком яркий огонь в очаге и тут же напомнил себе, что прежние его братья остались слишком далеко и уж точно не рыщут здесь, вынюхивая его следы. Йеммутка зачерпнула миску похлебки из кипящего котла, от которого повеяло густым многосложным запахом — котел явно не снимали с огня и от случая к случаю кидали в него новые обрезки убоины и овощей: часть кусков мяса, плавающих сейчас в жирном бульоне, наверняка попала туда раньше, чем отступник сбежал из храма. Вкуснее этой похлебки он ничего в жизни не едал.
— Муж мой поехал на постоялый двор, — поведала хозяйка. — Сказал, ждут какого-то герцога, а свиту-то поди прокорми. Мой забрал всех свиней, повез. Может, продаст. Выручит серебра, до лета проживем.
Отступник вслушивался в ее голос и ловил отзвуки в собственной крови. Последняя фраза была лживой — женщина не верила, что серебра хватит надолго. Интересно, в сильной ли она нужде и нельзя ли ей помочь. По крайней мере надо попытаться.
— А ты, бедолага? — мягким задушевным голосом продолжала хозяйка. — На чьих овец посягнул, что готов наняться даже ко мне?
Отступник улыбнулся. По телу разливалось приятное тепло, в очаге плясал огонь, за стеной ждали соломенный тюфяк и одеяло тонкой шерсти — спина сама собой расслабилась, исчез комок в груди. Йеммутка не сводила с него огромных глаз с россыпью золотистых искр, и он пожал плечами.
— Меня угораздило обнаружить, что истина, в которую веришь, не обязательно истинна, — выговорил