Добрынин все понимал – натерпелась девчонка. Два года под жутким прессом депрессии, два года в прострации, два года – в никуда! Это нужно испытать, чтоб понимать, о чем разговор. Он в аномалии три месяца в ступоре валялся, на всю жизнь хватило. А здесь два года!
Да и поселили их вместе, в одной комнате. И хотя комната эта была достаточно обширна и разделена на две половины полотняной перегородкой, все же совместное проживание тоже сближает. Словом, в один из зимних вечеров, когда на улице мела пурга и завывал ветер, неся с поля мелкую колючую снежную поземку, все и случилось.
Однако толчком к сближению стали не только эти обстоятельства. В первые несколько дней, пока Юка лежала, поправляясь от ушиба, и Данил находился при ней неотлучно, он частенько развлекал ее рассказами и байками из своей жизни и жизни обитателей Убежища. И вполне естественно, что у девушки не могло не возникнуть кучи вопросов – а что с этими людьми сейчас? Где теперь героический полковник, где дед Миха, где Герман, где верный товарищ Сашка… и где, в конце концов, Иринка и Ольга? О них Данил упомянул лишь вскользь, но ее, девушку, которой нравился данный конкретный мужчина, они интересовали больше всего.
И Данил, которого временами буквально распирало от желания поделиться своей историей, однажды решившись, рассказал ей все. Начиная с прихода в город Первой Ударной и заканчивая днем, когда он встретил ее на тракте. Рассказал полностью, без утайки.
Реакция была бурной – и это, вероятно, была реакция не столько на рассказ и прозвучавшее в нем название группировки, сколько остаточная реакция на потерю близких. Будто вскрылась застарелая гнойная рана, все это время мучавшая ее, не дававшая покоя – и теперь все так долго копившееся внутри выходило наружу.
Первые полчаса она просто рыдала. Взахлеб. Хлюпала носом, размазывала по лицу слезы, всхлипывала, словно маленький обиженный ребенок… Потом слезы прошли – и начался приступ ярости. Девушка с бешеным взглядом металась по комнате, выкрикивая что-то бессвязное, и никак не могла успокоиться. Пришлось ее немного приобнять – для ее же безопасности. Осторожно, помня о травме. Подергавшись немного в железобетонных объятиях, Юка обмякла и, понемногу успокоившись, снова заплакала – но теперь уже тихо, беззвучно, жалобно. Данил, снова уложив ее на лежанку, хлопотал вокруг, мочил полотенце, наливал воду, стакан за стаканом… Спустя какое-то время девушка успокоилась, и только по губам, сжатым в ниточку, было понятно, что творится у нее на душе.
– Если меня не возьмешь – возненавижу, – глядя куда-то в потолок, вдруг сказала она. – Идти мне все равно некуда. Ты все это прошел сам, и кроме тебя никто не может меня понять. Ты не говоришь, но я наверняка знаю, что ты собрался делать. И если теперь не возьмешь меня с собой…
Добрынин молчал. Ему нужно было как-то осмыслить этот новый поворот, и на это требовалось время. Честно признаться, тогда он даже пожалеть успел, что связался с девчонкой. Отвык от женского общества. Да и не сказать, чтоб и раньше он давал волю чувствам – не так воспитан. Уроки полковника все больше учили иному – стойкости, терпению, воле, мужеству. А то и просто дикой злобе, когда сдохни – но сделай. Здесь же… здесь требовалось иное. Другой подход. Другие чувства. И он, словно человек без половины чувств, хоть и знал, как себя вести, но вести себя именно так не мог. Словно не давало что-то.
Но – так было тогда. А потом, когда прошла ночь, соединившая их, Добрынин понял, что эта девушка ему теперь дорога, как никто на свете. Да так, собственно, и было, потому что никого кроме нее у него теперь и не было.
Еще в первую встречу Добрынин отметил порядочность Владимира Николаевича, его мужицкую хозяйственность и основательность, и был уверен, что не прогадает, попросив у него помощи. И не прогадал. Когда он, в первый раз в жизни усевшийся за руль, под руководством очнувшегося мехвода довел машину до поселка и остановился на подходе к основным воротам – переполоху было немало. Еще бы, такая громадина вдруг заявилась! Из защиты в поселке тогда было лишь легкое стрелковое оружие, да пару снайперов на вышках. Ни тяжелых пулеметов, ни, тем более, техники вроде БТР. Да и опоры его пока не окружали. И потому боевая машина с пулеметом наверху была воспринята со всей серьезностью. Однако когда на опустившийся пандус ступил человек, держа на руках не подающее признаков жизни тело, это было воспринято правильно. Поселковые поняли, что пришелец просит помощи, и спустя короткое время из ворот выбралась целая делегация во главе с неизменными дедами. Их приняли, поселили в той самой комнате в дальнем углу, поставили на довольствие. В ответ же Владимир Николаевич, который сразу почувствовал в пришельце опытного бойца, потребовал разнообразных услуг определенного характера – и впоследствии ни разу об этом не пожалел. Добрынин работал не за страх, а за совесть. Так, словно родился и прожил тут всю жизнь, словно жители поселка были его родичами, словно это было Убежище. Поселок, по сути, и стал его новым домом… Он как-то разом и очень плотно вплелся в жизнь общины, в проводимые сталкерами вылазки, в обучение молодежи, в его быт и рабочие будни, и постепенно, шаг за шагом, начал завоевывать тот авторитет, что был ему столь необходим.
Вполне естественно, что поначалу за ним осуществлялся довольно плотный надзор. Но Добрынин понимал необходимость, реагировал спокойно и терпеливо. Сам он на месте Мамонова поступил бы так же. А как иначе? Прибыл непонятно кто, непонятно на чем и непонятно с кем. И хотя врал он довольно складно, взяв за основу историю Юки и примазав к ней немного о себе, представившись, конечно же, Сергеем Зоологом, все же на первое время нужен был контроль. Вот он и осуществлялся. И только когда Данил в качестве рядового бойца принял участие в нескольких вылазках и операции по пресечению беспредела со стороны бандитских шаек, пока еще не собранных в одну кучу железной рукой Сиплого и бесчинствующих по всему городу – только тогда он и начал понемногу становиться своим. И только тогда его плотнее начали привлекать к более важной и нужной работе.
А работы было море. Поселок строился. Мамонов, хозяйственный и смекалистый мужик, обнаружив гудящие линии и оживив оборудование, начал собирать под свое крылышко людей. Дальновидный человек, он прекрасно понимал, что в нынешнем мире означает энергия – тем более, энергия дармовая, которую не нужно вырабатывать и за которую не нужно платить. И все преференции от ее монополизации тоже понимал. И потому прилагал все усилия, чтобы взять под полный контроль этот толстый кусок пирога, выстроив общину и обеспечив ее жителям безбедное существование.
Контроль предполагает возможность отражения агрессии, наличие группы людей, хорошо знакомых с оружием и умеющих это оружие эффективно применять. И потому одной из множества забот Мамонова сейчас было формирование собственных вооруженных сил, хорошо экипированных и оснащенных, которые и должны были взять на себя функцию охраны подстанции и линий электропередач и, частично – энергоаномалии. Распознав в госте неслабого бойца и вскоре получив этому подтверждение, Мамонов назначил его инструктором по боевой подготовке. Добрынину же это было только на руку. Кто имеет наивысший авторитет среди бойцов? Командир. С той лишь оговоркой, что он не дурак и стоит за них горой. А еще? Конечно же воспитатель и учитель, инструктор, в конце концов. Тем более, если этот инструктор грамотный, знает, о чем говорит, и по своему предмету может дать фору любому из учеников. А уж если инструктор и командир в одном флаконе – так это во сто крат лучше! И теперь Добрынин, сосредоточившись на молодняке и готовя из них тех самых «тяжелых», о которых с таким восторгом отзывался