− Даниэль, что ты здесь делаешь? − Варвара увидела, что в одной руке мальчик держит фамильный кубок − глубокую чашу с серебристым отливом и двумя ручками по бокам, а в другой − глиняный кувшин. Глаза его блестели, на губах застыла приветственная улыбка.
− Извини, мам, − виновато промямлил парень. − Я не думал, что ты сегодня ляжешь так рано. Я тут заварил твой любимый травяной чай…
− Ты пришел угостить меня чаем? − Варвара не скрывала своего удивления. Она уж и забыла, когда подобное было в последний раз.
− Да, мам, если хочешь…
Он налил в чашу темную жидкость с терпким ароматом розы и протянул ее м атери.
Варвара приняла ее с радостью − легкий кивок головы был полон благодарности. Она любила этот древний напиток. Часто она делала его сама. Охотно добавляла в него листья роз из собственного сада и долго смаковала нежный привкус, практически никогда не допивая до конца.
− Венегор сказал, что ты не ужинала, я тут принес тебе, − Даниэль достал из котомки, свисающей с плеча, сыр, завернутый в бумагу, и белый хлеб.
− О нет, − она улыбнулась. − Спасибо, я уже не буду. − И тут же отхлебнула из чаши. − Мне достаточно только чая.
− Ну хорошо, раз так. − парень убрал обратно еду и повернулся, чтобы уйти. Но она остановила его касанием руки.
− Постой, сынок. − Когда он снова повернулся к ней, она застыла в удивлении.
Уголки его губ опустились, сами губы дрожали, как у ребенка, который готов был вот-вот разреветься. Расширенные зрачки затопили белки глаз, а щеки горели.
− Что с тобой, Даниэль? − она коснулась его лица.
− Ничего особенного. Сегодня был трудный день. Я просто устал. Да и вина хватил случайно. − Он попытался выдавить из себя улыбку. − Это пройдет.
− Ты пил вино?
− Совсем чуть-чуть.
− Даниэль, подобные напитки таят в себе пристрастие. Я не хочу, чтобы ты начинал с юных лет пробовать их.
− Я больше не буду, мам, − дрожащие губы вытянулись в струнку.
− Ты ведь не за этим сюда пришел, верно?
− Нет.
− Скажи, зачем. Прошу, скажи мне честно.
Перед тем как солгать, Даниэль почувствовал себя вершителем. Весь фокус заключался лишь в том, насколько правдоподобно ему удастся изобразить чувство искреннего раскаяния.
− Я пришел попросить у тебя прощения, − выдохнул он. − Прости меня, если сможешь.
− Теперь ты понимаешь, что поступил ужасно?
Парень согласно кивнул.
− Хорошо. − Она взяла его за руку. − Пусть все будет, как прежде. Договорились?
− Да. Ты прощаешь?
− Надеюсь, между нами теперь всегда будут хорошие отношения. Мы − семья, и нам ссориться ни к чему. Верно?
− Но ты простила?
− Да, сынок, конечно, я тебя простила. А ты меня?
− Я тебя тоже, − не моргнув глазом, подтвердил парень.
− Значит, старое забыто, правильно я поняла?
Глаза Даниэля зажглись в свете одинокой свечи, когда он увидел, как мать сделала еще один глоток из чаши.
− Да, мам, совершенно верно. Я никогда не хотел с тобой ссориться. А та история с ножом просто недоразумение. Еще раз прошу у тебя прощения.
Варвара потянулась и обняла сына. В этом жесте, целиком и полностью рожденном материнской любовью, выразились все ее чувства, в которых нежность и забота были одними из главных.
И она чуть не заплакала. Ведь было от чего. Ее сын впервые после злополучного инцидента сказал ей такие слова. И это не могло не радовать. Каким бы ни казался он зрелым, для нее он оставался еще ребенком, а ребенку (будь он хоть семи пядей во лбу) для осознания собственной неправоты времени требуется всегда чуть больше, чем взрослому.
− На самом деле я уже давно простила тебя, сынок.
− Значит, я могу быть уверен, что ты меня любишь?
− Конечно, иначе и быть не может.
− Тогда я пойду?
− Как хочешь. − Их объятия разомкнулись, и парень направился к двери.
− Спасибо за угощение, − сказала она ему напоследок и закрыла за ним дверь.
Когда его шаги затихли в тиши пустого коридора, Варвара во второй раз за вечер задула свечу и легла на кровать.
На этот раз сон к ней пришел почти мгновенно. Как только ее голова коснулась подушки, темные воды забвения забрали ее в свои глубины. Но то был сон очень долгий. Без надежд, без времени, без чувств. И никто никогда так и не узнал, как его прервать.
− Привет, − сказал брат брату, едва открыв глаза и увидев белый свет. − Как спалось?
− Хорошо спалось. − Венегор потянулся, взгляд его коснулся пустого стола.
− А где же привычные молоко и хлеб? − не понял он.
− Вероятно, мама забыла про нас, − с досадой произнес Даниэль.
− Пойду поищу ее, − сказал Венегор и вышел в коридор.
Он заглянул в соседнюю комнату − пуста. Потом прошел на кухню, но и там не обнаружил никого. Дверь в родительскую спальню оказалась заперта. Поэтому он вернулся обратно.
− По-моему, мама еще спит. Странно, я не помню, когда она просыпалась позже нас.
− Ты стучался в спальню?
− Да, она закрыта.
− Действительно странно. − Даниэль слез с кровати, надел черную рубаху, серые вязаные штаны и кожаные сандалии с плетеным ремешком, и ленивым шагом направился к двери. Через минуту Венегор услышал его испуганный голос.
− Скорее, Венегор, иди сюда! − надрывался тот из родительской спальни.
Когда туда вбежал Венегор, он увидел брата, стоящего возле изголовья материнской кровати. Голова его была опущена, руки тряслись. Венегор перевел взгляд туда, куда смотрел Даниэль, и…
Мама, его родная мама лежала с широко открытыми глазами, недвижимая, без чувств на белой измятой постели. Лицо ее было белее мела, в глазах блуждала темно-синяя дымка. Она словно еще продолжала смотреть свой сон, что сулил ей безмятежность и покой. Сон, содержание которого теперь не узнать никому.
− Ее глаза открыты… − прошептал Венегор, не веря в то, что видит. − Нужно позвать лекаря…
− Она мертва, − холодно сказал Даниэль, и Венегор вздрогнул от констатации ужасной правды. Слова брата ранили его в самое сердце. Сказанные голосом судьи, они не имели ничего общего с трагедией.
− Боюсь, что лекарь уже не поможет.
Именно в тот момент Венегор впервые что-то заподозрил.
− Господи, как же так? − наконец он осмелился подойти ближе. − Из-за чего?
− Не знаю, − Даниэль замотал головой. − Она умерла во сне. И, судя по всему, случилось это глубокой ночью, − его ладонь легла на холодный лоб матери. − Тело почти остыло.
− Боже… − слезы застили глаза