— Нет-нет. Мы с ее матерью разошлись, когда Софи только-только исполнилось семь, а потом мне пришлось три года добиваться родительских прав. Те шесть лет, которые я имел в виду, — первые шесть лет ее жизни. Большую часть этого времени я провел за рубежом. А Софи с матерью оставались здесь.
— То есть, по сути, — произнесла Энджи тоном, который был мне сильно не по душе, — вы всю ее жизнь упустили.
— А? — Его открытое лицо помрачнело.
— За рубежом, Брайан? — сказал я. — Вроде как в армии?
— Так точно.
— И чем вы занимались?
— Защищал эту страну.
— Не сомневаюсь, — сказал я. — И спасибо вам за это. Честное слово, спасибо. Мне просто интересно, где вы служили.
Он захлопнул дверцу холодильника, сложил и убрал последние бумажные пакеты. Улыбнулся этой своей теплой улыбкой:
— Чтобы вы могли сами оценить, насколько значительный долг я отдал стране?
— Нет, конечно, — сказал я. — Это просто вопрос.
Через несколько секунд неловкого молчания он поднял руку и еще шире улыбнулся:
— Конечно, конечно. Извините меня. Я был инженером-строителем, работал на «Бектэл» в Дубай.
Энджи негромко поинтересовалась:
— Вы же вроде сказали, что служили в армии?
— Нет, — ответил он, глядя в пустоту. — Я согласился с вашим партнером, когда он сказал, что это «вроде как в армии». Работать в Эмиратах, на дружественное нашему правительство — все равно что служить в армии. Для террористов ты точно такая же цель, и они с радостью превратят тебя в кровавую кашу, поскольку ты для них — символ западного разложения. Я не хотел, чтобы моя дочь росла в такой атмосфере.
— Зачем тогда вообще было браться за эту работу?
— Знаете, Энджела, я и сам себя об этом спрашивал, тысячу раз, наверное. И ответ не нравится мне самому. — Он беспомощно пожал плечами, словно очаровательный ребенок. — Деньги были слишком хорошие, чтобы отказаться. Вот так вот. Признался вам. Да и налоговые льготы были нелишними. Я точно знал, что, если пять лет буду вкалывать как проклятый, домой вернусь богачом и смогу потратить эти деньги на свою семью и на свой фитнес-бизнес.
— Вам это явно удалось, — подытожил я. — На сто процентов. — Сегодня я был «хорошим полицейским». Может даже, откровенным подлизой. Главное, чтобы сработало, так я считал.
Он взглянул поверх кухонной стойки на гостиную — словно современный Александр Македонский, которому больше нечего осталось завоевывать.
— Да, согласен, это не самая лучшая идея — думать, будто можно сохранить семью, когда сам находишься от нее за шесть тысяч миль. Я знаю, что сам виноват. Но, когда я вернулся домой, оказалось, что меня ждет жена-наркоманка, чью систему ценностей я… — он скривился, его передернуло, — не разделял. Мы постоянно спорили, но, как бы я ни старался, Шерил в упор не желала видеть, что вредит Софи. И чем больше я пытался ей это доказать, тем активнее она закапывала голову в песок. В конце концов я однажды пришел домой, а там — никого. — Еще одна гримаса, его снова передернуло. — Следующие три года я потратил на то, что отбивал свои права на ребенка и в конечном итоге победил. Я победил.
— Теперь вы единственный ее опекун?
Он провел нас в гостиную. Брайан и я уселись на диване, Энджи — в кресле напротив нас. Между нами стоял кофейный столик, а на нем — белое медное ведерко с бутылочками воды. Брайан предложил нам по бутылке, мы не стали отказываться. Этикетки на них рекламировали книгу Брайана с советами по похуданию.
— После того как Шерил скончалась, да.
— О, — сказала Энджи: широко раскрытые глаза и чуть скошенная в сторону челюсть выдавали ее разочарование, — так ваша жена скончалась. И после этого вы получили право воспитывать Софи?
— Именно. Шерил заработала себе рак желудка. И я до последнего своего дня буду уверен, что виноваты в этом наркотики. Нельзя так обращаться с собственным телом и ожидать, что оно продолжит восстанавливаться как ни в чем не бывало.
Я заметил, что кожа у него вокруг глаз — там, где обычно располагаются морщины, — была бледнее и натянута туже, чем на всем остальном лице. Значит, к пластическому хирургу заглядывает не только его жена, но и он сам. Видимо, его тело тоже не желало себя восстанавливать как ни в чем не бывало.
— И теперь вы единственный ее опекун? — повторила свой вопрос Энджи.
Он кивнул:
— Слава богу, что они жили в Нью-Гемпшире, а не в Вермонте или здесь, а то бы мне, наверное, еще три года пришлось по судам протаскаться.
Энджи посмотрела на меня. Я ответил максимально нейтральным взглядом — таким, какой я резервирую для ситуаций, от которых у меня волосы на загривке встают дыбом.
— Брайан, вы уж извините, если я делаю слишком поспешные выводы, — сказала она. — Но вы имеете в виду, что Шерил была замужем за женщиной?
— Не замужем. — Он ткнул пальцем в кофейный столик и надавил так, что кожа приобрела оттенок розового лимонада. — Не замужем. В Нью-Гемпшире такое не разрешено. Но да, подобного характера союз — и на глазах моей дочери. Если б им можно было вступать в брак, то кто знает, сколько времени у меня заняли бы судебные тяжбы?
— Почему? — спросил я.
— Прошу прощения?
Энджи сказала:
— А сожительница вашей бывшей жены?..
— Элейн. Элейн Мерроу.
— Элейн, ясно, спасибо. Так Элейн по закону имела права опеки над Софи?
— Нет.
— А пыталась их получить?
— Нет. Но если бы они нашли подходящего судью-энтузиаста? В здешних краях это не так уж и сложно. Может, тогда они вообще превратили бы мой иск в пробный шар — посмотреть, вдруг получится создать прецедент, мол, биологическое родство вообще ничего не значит?
Энджи снова бросила в мою сторону осторожный взгляд.
— Брайан, мне кажется, вы слишком сгущаете краски.
— Неужели? — Он открутил пробку со своей бутылки, сделал большой глоток. — А по мне, так ни капли. И я через это прошел.
— Вам виднее, — согласился я. — Но после того как Софи переехала к вам и вы сгладили все неровности, отношения у вас сложились нормальные?
— Вполне. Года три все было просто отлично. Конечно, смерть матери и переезд из Нью-Гемпшира для нее бесследно не прошли, но в целом… Полный порядок. Уважала старших, каждое утро застилала свою постель, с Донной не конфликтовала, училась хорошо.
Я улыбнулся, чувствуя тепло его воспоминаний:
— А о чем вы разговаривали?
— В смысле?
— Ну к примеру, — заговорил я. — Мы с дочкой любим фотографировать. У меня есть такая черная зеркалка, а у нее — розовая детская мыльница, и мы…
— Я хочу сказать, — он чуть поменял позу, — мы не столько разговаривали, сколько делали что-нибудь вместе. Ну, например, я убедил ее вместе с Донной заняться бегом и пилатес-йогой, это очень их сблизило. И она постоянно навещала меня в фитнес-центре, которым я управляю, в Воберне. Том самом, с которого началась моя компания. Мы там снимаем выпуски для утреннего воскресного шоу, оформляем почтовые заказы там