Но вдруг его пятка наткнулась на выступ в опалубке. Каншель уперся в него ногой, а затем нащупал справа свисающую трубу. Крепко ухватившись за нее, он осторожно выбрался обратно на палубу. Никаких сдвигов больше не произошло, металл не зашелся предательским визгом. Иерун повалился на четвереньки, жадно хватая ртом воздух, и, таращась в голодную темноту, торопливо отполз от дыры к свету мерцающего пламени и искрящихся кабелей. Счастливый случай пощадил его, и от этой мысли голова шла кругом. В ушах гремело эхо оседающих обломков, но не было слышно ни единого вскрика раненых.
Мертвая тишина оглушала.
Гололитические призраки трех его братьев казались очень хрупкими. Они то и дело рассыпались множеством мерцающих осколков, а их слова тонули в треске статики. Уже несколько раз Аттику приходилось просить трех капитанов повторить сказанное. А учитывая, сколько раз ему самому приходилось это делать для них, с его стороны связь была не лучше. Иллюзия стороннего присутствия в камере литотранслятора рассыпалась на глазах — оборванные предложения, размытые, неразличимые лица… Наоборот, Аттик воспринимал это как лишнее напоминание об отсутствии, о разделенности. Гололитические образы — неверные и непостоянные, как пламя свечи, — отражали нынешнее состояние его легиона. То, что осталось от его былого могущества.
Литотрансляционная система «Веритас феррум» была куда скромнее тех, что стояли на флагманах легионов. И более уединенной. Другие располагались прямо на мостике, но эта занимала отдельное помещение сразу за каютой Аттика. Главную платформу гололита в центре зала окружали панели звукоотражателей высотой в три метра, а станции операторов литотранслятора располагались у стен зала. Такая изоляция во время сеансов связи служила не столько секретности, сколько эффективности. Панели не пропускали звук наружу, тем самым позволяя капитану всецело сосредоточиться на далеких собеседниках.
Системы литотранслятора для работы требовали больших затрат энергии. Поэтому конференции проводились только в тех случаях, когда на то были действительно веские причины. В прошлом их инициатором всегда выступал сам Феррус Манус.
«В прошлом». Аттик задавил эту мысль, ибо за ней скрывалась еще одна, поганая, с которой он отказывался мириться. «Больше никогда».
— Что показывают данные сканирования? — спросил Халиб.
— Ничего необычного. Уровень помех не превышает ожидаемого, учитывая близость к Мальстрему. После входа в систему Пандоракс они усилились, однако сам источник отследить мы не в состоянии.
— Но это может сделать кто-то другой, — догадался Сабин.
Аттик кивнул.
— Госпожа нашего астропатического хора полагает, что сумеет найти его.
— Не ваш навигатор? — хмыкнул Сабин.
— Согласен, ситуация нетипичная. Но нет. Впрочем, госпожа Эрефрен совместно с навигатором Штрассны работает над толкованием ее восприятия варпа и переложением его на реальные координаты.
— И что именно она ощущает? — уточнил Плин. Лишь с третьей попытки Аттик сумел разобрать заданный вопрос.
— Она утверждает, что ее восприятие достигло невиданных ранее ясности и дальности.
— Удивительно, — задумчиво ответил Плин. — Моему хору все труднее получать ваши сообщения.
Два других капитана согласно кивнули.
— Возможно, это оборотная сторона аномалии, — предположил Аттик. — Чем легче хору принимать сигналы, тем сложнее их отправлять.
Халиб что-то сказал, но слова его утонули в скрипучем вое помех. Когда звук на мгновение прояснился, его голос произнес:
— К чему это нас приведет, брат? К всезнанию, но абсолютному безмолвию?
— Откуда мне знать? Возможно.
— Ты уверен в мудрости выбранного тобой курса?
— Уверен ли я в конечном результате нашей затеи? Разумеется, нет. Уверен ли я в ее необходимости? Несомненно, — Аттик выдержал секундную паузу. — Братья, настало тяжелое время, и мы должны смотреть в лицо правде, какой бы беспощадной она ни была. Мы больше не можем вести эту войну привычным образом, и мы не можем вернуться на Терру.
Все поняли то, что он не стал произносить вслух. Железные Руки не полетели бы на Терру, даже если бы могли. Они бы вернулись разбитым легионом, чьи останки попросту раскидали бы по другим воинствам Астартес. Их культура была бы забыта. Сыны Мануса и без того натерпелись унижений и не собирались добровольно покоряться еще и этому.
— Мы согласились сражаться, — продолжил Аттик, — в полной мере используя все имеющиеся средства. У нас нет флота, но все еще есть корабли, а этот регион благоволит одиноким хищникам. Остается только выследить добычу.
— И ты нашел способ сделать это? — спросил Плин.
— Я вижу возможность получить массу полезных разведданных.
Сабина слова брата не убедили.
— Это всего лишь предположение.
— Я верю, что оно того стоит.
Все три призрака рассыпались мерцающей фантасмагорией. Звук превратился в воющий электронный ветер. На мгновение Аттику показалось, будто сквозь шипение статики отчетливо пробивается что-то еще, словно чей-то новый голос коснулся его ушей, нашептывая звуки одновременно четкие и невнятные, невразумительные. Но, когда он попытался прислушаться внимательнее, буря миновала, и его братья снова предстали перед ним.
— …Ты понимаешь? — говорил Сабин. Когда Аттик попросил его повторить, тот сказал: — Я спрашивал, понимаешь ли ты, что теперь может значить для легиона потеря даже одного корабля?
— Разумеется, понимаю. Так же, как понимаю и жизненную необходимость любого тактического преимущества.
— Нет смысла спорить, — встрял Халиб. — Капитан Аттик прав насчет обстоятельств, с которыми мы вынуждены иметь дело. Что бы мы ни думали о мудрости его стратегии, решать все равно ему. Каждому из нас придется вести свою собственную войну.
Повисла пауза. Тишина. Даже статика смолкла. Аттик чувствовал тяжесть, давящую на него, и знал, что его братьям не легче. Эта тяжесть не имела ничего общего с ответственностью командира за отданные приказы. Это было чувство, родственное изоляции, но куда более сильное, более глубокое. Чувство потери. Железные Руки продолжали сражаться, но X легион канул в лету. Единое тело, частью которого многие века был Дурун Аттик, жестоко расчленили. Сам капитан отказывался верить в смерть Ферруса Мануса. Такая чудовищная невозможность не могла свершиться ни в какой вселенной, не важно сколь безумной. Разве может ветер гнуть железо? Нет. Значит, и Манус не мертв. Истина порой очень проста. Если она, истина, вообще существует в этом мире.
Но Мануса здесь нет. Он потерян для своих сыновей, и от великой машины войны, выкованной им, ныне осталось лишь несколько жалких останков.
Будто прочитав мысли Аттика, заговорил Сабин:
— У нашего легиона больше нет тела, из всех четырех он изменился меньше прочих. — Голос Сабина еще мог выражать всю глубину скорби и гнева, что терзали их всех. — А кровь наша разбавлена.
«Веритас феррум» был не единственным кораблем, на котором нашли пристанище выжившие Саламандры и Гвардейцы Ворона. Другие капитаны тоже приютили союзников, что прежде подвели их легион.
Аттик поднял руку. Сжал пальцы в кулак. Даже без оружия он