Лежа на спине, в спальнике, Нико глядела на звезды и думала о родителях. У нее в голове живые люди быстро сменились предметами: продавленное кресло, пыльный кухонный стул, пустая каминная полка, мамина Библия с загнутыми уголками страниц… Пока они жили в Сельском Доме, жил и он. Дом стал как бы телом, а они – его сердцем, однако он быстро превращался в призрак, и каждый уголок и закуточек как бы шептали, напоминая о маминой смерти, и что скоро за ней отправится папа, и что биение сердца уже сильно замедлилось.
Лопнула ветка в костре, и Гарри дернулся. Он шевелил лапами, гоняясь, наверное, во сне за белочкой или кроликом.
Зимы выдавались морозные, однако в Сельском Доме Нико нравилось переживать их: устроишься, накрывшись двумя, а то и тремя одеялами, в уютном местечке, у огня, который всегда поддерживают. Близился к концу октябрь, и мама это время – когда год словно бы начисто пропускал осень – называла предзимой. Только сейчас, в лесу, Нико познала истинную, суровую и безотрадную природу холода. Сейчас она повыше подтянула краешек спальника. Бывало, что за ночь она просыпалась раз или два, коченея и подбрасывая в огонь топлива.
Впрочем, каким бы суровым и безотрадным ни был холод, правда была такова: некая часть Нико, маленькая и глубоко погребенная под наслоившимися друг на друга страхом перед мухами, горем из-за маминой смерти и опасением прийти в Манчестер и не застать ничего, радовалась тому, что выбралась сюда, изведала неизведанные дали, протянув к ним руку и схватив, разглядывая и вертя, точно стеклянную фигурку.
Глушь кругом жила: звуки накатывали шумными волнами и тихо отступали. В небе проявился круглый узор – словно составленная от точки к точке, по звездам, картинка. Еще немного, и Нико уснет, вдыхая мускусный запах Гарри, и увидит себя во сне: она посреди моря в лодке, которую тянет косатка, а крупное светлое око в небе указывает направление.
Но пока что Нико искала среди звезд ответы.
– Как мне побороть эту тьму? – спрашивала она.
Однако звезды по-прежнему хранили безразличное молчание.
Фурии[6]– Далеко ли может заяц забежать в лес?
Гарри доел злаковый батончик с клубникой и вопросительно посмотрел на нее.
– Только до середины, – ответила Нико, – а дальше он уже выбегает из лесу.
Собака лишь раз взмахнула хвостом; на большее не стоило и рассчитывать.
Сегодняшний завтрак ничем не отличался от вчерашнего: клубничный батончик мюсли и ломтик вяленой крольчатины на каждого. На обед и ужин ждало то же самое.
В семье Нико кровь была предметом легенд. Давних традиций, логики которых она не понимала. Однако родители цеплялись за правила, еще когда мухи только пришли, когда Нико была совсем крохой. По периметру участка вокруг Сельского Дома папа с мамой ставили живоловушки, в которые попадались почти всегда одни кролики, но изредка им доставались и суслики. А вот за пределами участка уже не убивали. Разделывали добычу и свежевали ее в подвале дома.
Может, смысла этих правил Нико и не понимала, однако впитала их.
Не могла заставить себя выйти на охоту.
По счастью, отец собирал ее с умом, экономно: разграбив припасы в подвале, он снабдил дочь только самым легким. Бо́льшую часть сублимированных продуктов даже не тронул – они ведь тяжелые, занимают место в сумке, их надо готовить. Обошлись и без любимых Нико макарон с чили, зато набралось прилично клубничных батончиков мюсли (вкусных) и немало вяленой крольчатины папиного приготовления. Кроме еды в сумку втиснулись фляга с фильтром, спальник, походная подстилка, два непромокаемых пакета с зажигалками, компас, складной нож, запасные носки, аптечка и пакетики молотой корицы. В общем, если беречь еду, следить за рационом, то ее и репеллентов хватит на несколько недель.
Нико сидела, привалившись спиной к стволу дерева, и смаковала крольчатину.
– Какое слово всегда звучит неверно?
Гарри склонил голову набок, как бы говоря: продолжай. Этот взгляд он унаследовал от матери, Гарриет, чья смерть стала бы невыносимой, если бы эти ее почти человеческие глаза не передались сыну. (Про отца Гарри ничего известно не было, да и откуда бы, если Гарриет имела склонность целыми днями пропадать в лесу?)
Гарри было два года: средних размеров, уши торчком и черная шерсть. Как и мать, он был игрив, но не ластился, а кроме обычной собачьей соображалки обладал еще и хорошим чутьем.
– И вот ты такой говоришь: «Не знаю, Нико, а какое?» И я отвечу: «"Неверно"».
На этот раз пес даже хвостом не вильнул.
Нико встала и, присыпав кострище землей, надела куртку. Потом накинула на спину рюкзак и уже хотела двигать дальше, как вдруг, словно из воздуха, появился олень. В то же мгновение повалил снег. Погода с оленем будто ждали друг друга.
Мама часто сетовала на то, как много животных выкосили мухи. Вот бе́лки выжили и кролики – короче, все юркие твари, что умели ютиться в тесных норах. Однажды Нико видела лося: огромный, похожий на мифическое создание, он словно сошел со страниц какой-нибудь книги. Но то было много лет назад.
Сейчас они смотрели на оленя, а он таращился на них в ответ огромными темными глазами, обрамленными белыми кольцами. Время замедлило ход и заскользило плавными рывками, словно одна из тысяч снежинок.
Серовато-бурая шкура. Рога.
– Белохвостый олень, – шепнула Нико.
Это был самец, не то больной, не то подравшийся: рога с одной стороны у него отсутствовали, а задняя нога кровоточила.
Завороженная видом зверя, Нико не сразу уловила, как вдали раздался низкий гул… Появляясь, мухи создавали шум, какого Нико никогда в жизни не слышала. Так, наверное, мог гудеть целый парк поездов, с таким звуком рушился небоскреб где-то в старом городе, а может, именно так налетел ураган из «Волшебника страны Оз»… Но из подвала Сельского Дома было сложно оценивать по шуму, огромен ли рой и близок ли он.
Нико положила ладонь на голову Гарри, ощутила его дрожь.
– Тише, – прошептала она, взглядом ища укрытие. – Тише…
Белохвостый олень вскинул несимметричную голову и, задрав морду к небу, раздул ноздри…
Все произошло быстро: оглушительно гудя, мухи вырвались из чащи и обрушились на них, словно гром небесный, словно божья десница. Нико метнулась за дерево и окрикнула Гарри, но тот убежал куда-то в сторону – туда, где она его уже не видела. Она сама не заметила, как упала грудью на землю; сердце колотилось так, будто хотело пробиться наружу, к рыхлой почве. Мухи тем временем облепили оленя, и впервые в жизни Нико поняла, на что способны эти свирепые твари. Десятки тысяч насекомых действовали как одно, и вот уже олень исчез до последнего клочка серовато-бурой шкуры, до последней веточки рогов и алой капли крови. На