Родители перестали разговаривать друг с другом. В своей спальне по ночам они больше не смеялись. Теперь они только кричали, и отец стал сильнее бить маму. Она бродила по дому с унылым рассеянным видом, как бродячие собаки, которых я видел в поселке.

Соседи избегали ее так же, как на Навахо-Стейшн, — если она стучалась к ним в дверь, ей никто не открывал.

— Я знаю, что они дома, — говорила она мне. — Наверное, не слышат, что я стучу.

Мы с ней ходили от дома к дому, но никто не открывал нам дверь.

По вечерам на маму находило странное оживление. Когда наступало время ложиться спать, она начинала метаться между нашими спальнями, вроде как помогая укладываться, но на самом деле мы уже были в постелях.

— Ты умылся на ночь, Дэвид? — спрашивала она, и даже когда я отвечал, что да, все равно приносила мне мокрое полотенце. То же самое происходило с чисткой зубов. Потом она начинала поправлять мне простыни и копаться в шкафу, раз за разом переспрашивая, готов ли я ко сну.

В конце концов она выходила, и я уже начинал засыпать, как вдруг меня будило какое-то шевеление в волосах, словно туда заползли муравьи. Но это была мама — перебирала мои волосы кончиками пальцев. Она дышала мне в лицо, словно хотела меня проглотить, и задавала какие-то бессмысленные вопросы.

— Дэвид, ты знаешь, кто оставил чашку в раковине?

— Нет, мам, — выдавливал из себя я.

Минуту спустя она снова возвращалась и теребила меня.

— Дэвид, я нашла твои ботинки на крыльце. Это ты их там поставил?

— Они промокли, и я хотел их высушить.

Позднее, когда я уже крепко спал, мама опять будила меня дурацкими вопросами. Иногда трясла за плечи, так что я думал спросонья, будто с Сэмом что-нибудь приключилось или компрессорная станция Белен взлетела на воздух, хотя я не слышал сирен и не чувствовал запах дыма. Она хватала меня своими цепкими руками и держалась так, будто боится упасть, а по лицу у нее текли слезы.

После того как это повторялось несколько раз, мне уже не удавалось заснуть, и я в тревоге прислушивался, не раздадутся ли снова ее шаги у дверей моей спальни. В наших комнатах не было замков, поэтому я пытался придвигать к двери стул, но она отталкивала его и говорила мне больше никогда так не делать. Когда Лонни придвигала к дверям кровать, мама стучала в нее кулаком:

— Лонни, впусти меня! Нам надо поговорить.

То же самое она проделывала с отцом. Обычно он возвращался домой с вечерней смены, ел и сразу ложился спать. Мама будила его через пару минут, он кричал, чтобы она перестала вести себя как чертов лунатик, и стоило мне заснуть, как он с грохотом проносился по дому, таща за собой подушку и одеяло, чтобы поспать в Зеленом Бомбардировщике.

Вскоре до меня доносились ее птичьи шажки по лестнице и хлопок входной двери.

— Терстон, — кричала она, колотя в окно машины, — нам надо поговорить!

Мама могла стоять на крыльце, дожидаясь, пока отец задремлет, а потом бежала к машине и снова колотила в стекло. Если отец ее игнорировал, она кричала и стучала еще сильнее, пока он не вылезал из машины и не отвешивал ей оплеуху. После этого она убегала в спальню в слезах, а отец укладывался обратно в кабине «Рамблера».

Никому из них не было дела, что мы с Лонни тоже смотрим с крыльца.

Однажды утром в разгар лета я заметил группу старших мальчишек, катавшихся по улице на велосипедах. Я бросился домой и выкатил свой — первый велосипед без добавочных колес. В августе мне исполнялось шесть, и я был готов кататься вместе с большими. Но они так не считали.

— Давай-ка вали отсюда, щенок, — ответили мне.

Я все равно поехал за ними и уговорил одного привязать к сиденью веревку и зацепить меня за руль. Он тянул за собой мой маленький велосипед, а я изо всех сил давил на педали, чтобы мы не отстали от остальных. Но долго я не выдержал, и парень спрыгнул на землю, отвязал веревку и уехал, крикнув через плечо:

— Езжай домой, мелкий.

Мне было наплевать, что они подумают. Я медленно, но упорно катил в сторону Белена. Поселок находился от него на расстоянии десяти миль, и дорога заняла, как мне показалось, несколько часов. Ужасно далеко, думал я.

Ноги у меня тряслись, когда я наконец добрался до моста через Рио-Гранде. К тому времени мальчишки давно куда-то укатили. Ничего страшного — я не нуждался в их помощи. Солнце еще высоко стояло в небе, и у меня оставалась масса времени на развлечения.

Я не стал переезжать мост, чтобы попасть в город. Там не было тротуара, а ехать по проезжей части вместе с машинами я боялся. Оперев велосипед на подставку, я оставил его и зашагал к магазинчику, где торговали леденцами и газировкой — «буржуазным мусором», который отец никогда нам не покупал. С завтрака прошло уже немало времени, и я сильно проголодался.

— Можно мне что-нибудь взять, пока я жду маму с папой? — спросил я симпатичную продавщицу за прилавком. — Они заплатят, когда приедут за мной, после того, как закончат с делами в городе.

— Какой ты славный! — сказала она. — Конечно, бери что хочешь.

Я обежал все отделы, набивая карманы конфетами, печеньем и жвачкой. Прихватил даже журнал комиксов. Продавщица подмигнула мне, и я ее поблагодарил. Это был лучший день за все лето. Карманы распирало от сладостей, и очень скоро у меня заболел живот.

Я набрал пригоршню камней и стал швырять их в воду. Мутная вода текла медленно, а мне хотелось, чтобы в воздух взметнулся целый фонтан.

Пока я сидел на берегу, солнце заметно опустилось.