— Поднимите откидные столики и приведите спинки кресел в вертикальное положение.
Сейчас самолет приземлится. Вот теперь-то, говорю я себе, я и успокоюсь. Как бы не так! Люди про меня забыли, чего нельзя сказать про лекарства, которые тут-то и начали действовать. Мне совсем худо, я поднимаюсь, чтобы отправиться в туалет. Главный стюард начинает вопить в свой микрофон, что нужно оставаться на месте, но я все равно иду, иначе, говорю я ему, меня вырвет прямо на пол. Но все напрасно. Он колотит в дверь и грозится позвать командира корабля, а тот в этот момент занят: он как раз сажает три сотни тонн дребезжащего железа на узенькую полоску покоробленного цемента. Делать ему нечего, как только идти разбираться с типом, который в нарушение правил направляется в сортир. Но я все-таки счел за лучшее остаться на месте до полной остановки моторов. Когда я открыл глаза, два парня из конной полиции нарисовались по обе стороны раздвижной двери. Они сняли свои смешные шляпы, но их красных курток с перевязью вполне достаточно, чтобы все остались сидеть в самолете. Я только один раз видел униформу конной полиции, если не считать приключенческих фильмов, которыми я увлекался в десятилетнем возрасте. Это был портье «Салуна бешеной лошади» на авеню Георга V, где по сцене разгуливают обнаженные со знанием дела создания. С тех пор как хозяин пустил себе пулю в лоб из-за какой-то надувной куклы, туристы-ковбои уступили место крестным отцам из Одессы. Там по-прежнему можно увидеть канадского конного полицейского, но, вообще-то говоря, им следовало бы заменить его каким-нибудь донским казаком.
Главный стюард, обиженный из-за того, что его начальник никак на него не отреагировал, решил предупредить полицию. Тоном решительным, но вежливым они обратились ко мне. А я, как дурак, — но винить в этом следует не меня, а высшего сорта коньяки, вино и шампанское — стал интересоваться, не было ли у них проблем с парковкой лошадей.
— Месье, попрошу следовать за нами. Вы не соблюдаете правил поведения на борту, которым должны подчиняться все пассажиры воздушных линий, представителями которых мы являемся.
И они высаживают меня из самолета. Должен сказать, довольно деликатно. Меня препроводили в офис: квадратный куб матового стекла, расположенный в глубине терминала, между отвратительным хлевом, который служит у них карантинным помещением, и конторой, куда приносят потерянные пассажирами вещи и которую только неисправимый оптимист мог назвать «Бюро находок». Когда я объясняю им про свой недуг, про лекарства и напитки, от которых я тщетно пытался отказаться, они меня просто не слушают. Ничего не поделаешь: тест на алкоголь и протокол. Какой-то невозмутимый тип долго печатает рапорт пальцами, затянутыми в перчатки. Закончив, он вытаскивает лист бумаги из «ремингтона», на котором, должно быть, еще Джек Лондон печатал своего «Белого клыка». Мое поведение заслуживает месяца тюрьмы. Они могут оставить меня здесь, пока судья не вынесет постановление о моей дальнейшей судьбе. Сейчас у нас суббота, он на рыбалке, и мне предстоит провести довольно неприятный уик-энд.
К счастью, Чарли Вуд, мой квебекский приятель, сумел разделаться с делами и приехать за мной, одолжив пикап «чероки» у своей жены, которой эта идея совершенно не понравилась. У него не слишком много времени, чтобы ездить подбирать приехавших в июле приятелей: это очень занятой человек, он колесит по стране взад-вперед и почти каждый вечер где-нибудь поет. В Квебеке хорошая погода держится недолго. Каких-нибудь три месяца — и снова зима, разве что дней десять потепления в период бабьего лета. В конце октября уже холодно. Приходится пользоваться каждой минутой, которую дал господь. Кафе выносятся на тротуары, в каждом крошечном городишке — свой фестиваль, по улицам фланируют музыканты и клоуны, все мужчины счастливы, все девицы — красавицы. В воскресенье Шарль выступает в Труа-Ривьер, в понедельник он в Сен-Жане, где по меньшей мере сто тысяч человек отправляются в парк. Я такое сам видел, это впечатляет. После Сен-Жана он в Торонто, потом в Шикутими, затем в Манитобе. Для какого-нибудь европейца это целое приключение. А для американца проехать три сотни километров, чтобы поздороваться с приятелем, выпить с ним по-быстрому стаканчик и вернуться — самое обычное дело. У нас, когда кто-нибудь поет в субботу в Пантене,[8] а в воскресенье пятью километрами дальше, на площади Пигаль, он может рассчитывать, что на следующий день в печати появится его фотография: герой в сопровождении эскорта полицейских. И сенсационный заголовок: «Марафон Элвиса Дюбулона, известного эстрадного певца».
Чарли замечает меня в холле между двух «красных курток». Он направляется к нам, весьма обеспокоенный: у него привычки порядочного гражданина, и он всегда опасается худшего. Но он гораздо известнее, чем волк из «Белого клыка». Представьте себе Элвиса, разумеется настоящего, а не по фамилии Дюбулон, который отправляется в Мемфис за приятелем, арестованным воздушной полицией. Мои полицейские недоверчиво пялятся на него, как будто это снежный человек, который входит в свою берлогу. А ведь это солидные парни, а не какие-нибудь фанатки-простушки. Но Чарли у нас местное достояние наряду с Феликсом Леклерком, Ла Болдюк и Марией Шапделен,[9] впрочем, он этим явно гордится. Конечно, будешь тут гордиться! Если бы я был местным достоянием хотя бы только Дортмунда или Южина, моя голова тоже задевала бы дверную перекладину, которую, надеюсь, моя красавица уже успела отремонтировать. Один из сотрудников аэропорта посылает какую-то мелкую сошку забрать мой чемодан на конвейерной ленте, на которой тот крутится уже три четверти часа. К счастью, здесь они не такие дотошные, как в аэропорту Шарля де Голля, наши пиротехники давным-давно бы его уже подорвали. Передо мной извиняются от имени компании, представительница агентства вручает мне целую канистру кленового сиропа, и вот я отправляюсь, волоча свой чемодан, а в придачу еще и пакет из дьюти-фри, в котором везу из Парижа бутылку «Мерсо» для своих сегодняшних гостей. Я проклинаю эти кислоты, которые опять набрасываются на мои кишки и начинают их стругать, как рубанок. Сразу после таможни, пока Чарли отправляется за машиной, я кидаюсь в бар и заказываю «Мольсон», безвкусное слабое пиво, из тех, что нужно выпить целый ящик, чтобы увидеть, как порозовеет хвостик слоненка, такое здесь выражение. «Ни капли алкоголя» написано на всех коробочках с моими лекарствами, но я полагаю — и совершенно напрасно, — что один-два бокала мне даже будет полезно. Я выпиваю второй. Мне надо продержаться до приезда в домик