По телефону:
— Да, извините. Повторите первый абзац, и готово. Ну хорошо: миссис Сандра Кемплей сделала эмоциональное заявление сегодня утром о возвращении своей дочери Клер на фоне растущих опасений за жизнь этой десятилетней жительницы Морли.
— Следующий абзац: Клер исчезла по дороге домой из школы в Морли вчера ранним вечером, однако продолжавшиеся всю ночь поиски не принесли никаких сведений, касающихся местонахождения девочки.
— Ладно, значит, раньше так и было…
— Спасибо, милая…
— Да нет, я тогда уже закончу, смогу хоть немного отвлечься…
— До встречи, Кэт, пока.
Я положил трубку и глянул на отцовские часы.
Десять минут одиннадцатого.
Я прошел по коридору к задней комнате, думая, что теперь это сделано, и сделано как следует.
Сьюзан, моя сестра, стояла у окна с чашкой чая в руке и смотрела на сад, на моросящий дождь. Моя тетушка Маргарет сидела у стола, перед ней стояла чайная чашка. Тетушка Мадж сидела в кресле-качалке, держа на коленях чашку. В кресле моего отца у буфета не сидел никто.
— Ну что, ты готов? — сказала Сьюзан, не оборачиваясь.
— Угу. Где мама?
— Она наверху, дорогой, собирается, — сказала тетя Маргарет, вставая и забирая со стола свою чашку с блюдцем. — Может, тебе чашечку свеженького налить?
— Да нет, спасибо, не надо.
— Машины скоро придут, — сказала тетушка Мадж, ни к кому не обращаясь.
Я сказал:
— Тогда я пойду соберусь.
— Хорошо, дорогой. Иди тогда. Я тебе чайку приготовлю, когда ты спустишься.
Тетя Маргарет вышла в кухню.
— Как ты думаешь, маме еще нужна ванная?
— У нее спроси, — ответила моя сестра саду и дождю.
Вверх по лестнице, через две ступеньки, как раньше; посрать, принять душ, побриться — и я готов, но лучше бы подрочить по-быстрому и ополоснуться. Вдруг думаю: интересно, читает ли сейчас отец мои мысли?
Дверь в ванную открыта, дверь в материнскую спальню закрыта. На моей кровати — чистая свежевыглаженная рубашка, рядом — черный отцовский галстук. Я включил приемник в виде кораблика — Дэвид Эссекс [2] тут же пообещал сделать меня звездой.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале на дверце шкафа и увидел, что на пороге комнаты стоит мать в розовой комбинации.
— Я тебе чистую рубашку и галстук приготовила.
— Да, мам, спасибо.
— Ну, как все прошло утром?
— Да ты знаешь, нормально.
— Спозаранку уже по радио передавали.
— Да? — сказал я, пытаясь избежать потока вопросов.
— Похоже, ничего хорошего, а?
— Ага, — ответил я, борясь с желанием соврать.
— Ты видел ее маму?
— Да.
— Бедняга, — сказала мать, закрывая за собой дверь.
Я сел на кровать, прямо на рубашку, и уставился на приклеенный к двери плакат Питера Лоримера [3].
Мои мысли неслись со скоростью девяносто миль в час.
Процессия, состоявшая из трех машин, тащилась по Дюйсбери-Каттинг, сквозь негорящие рождественские огни в центре города, потом, повернув, медленно поползла по другой стороне долины.
Отец ехал в первой машине. Мать, сестра и я — в следующей. Последняя была битком набита тетушками, родными и неродными. В первых двух молчали.
Когда мы добрались до крематория, дождь уже начал стихать, зато ветер хлестал наотмашь. Я стоял в дверях, принимая рукопожатия и одновременно пытаясь прикурить сигарету, которая, как последняя сволочь, никак не хотела зажигаться.
Внутри дежурный служитель произнес поминальную речь. Наш семейный священник был занят — он боролся с собственным раком в той самой палате, которую в среду утром освободил мой отец. Так что его начальник-заместитель проводил в последний путь не понятно кого, так как моего отца-портного он перепутал с каким-то плотником. Я был в бешенстве от абсурдности происходящего. Подумать только: эти придурки думали о плотниках.
Я сверлил глазами ящик, стоявший в трех шагах от меня, и представлял себе другой, поменьше. Белая коробка, Кемплей в черном. Интересно, когда они ее в конце концов найдут, священник тоже облажается с панихидой?
Я посмотрел на свои руки, вцепившиеся в холодные деревянные перила, на побелевшие костяшки, на отцовские часы, выглядывающие из-под манжета, и вдруг почувствовал, как кто-то коснулся моего рукава.
В тишине крематория глаза моей матери просили хранить спокойствие, как бы говоря, что человек все-таки старается как может и что детали не всегда имеют значение. Рядом с ней — сестра с размазанной, почти совсем исчезнувшей тушью.
А потом и он исчез.
Я наклонился, чтобы положить молитвенник на пол. Я думал о Кэтрин: может быть, приглашу ее выпить, когда закончу материал по дневной пресс-конференции. Может быть, потом мы снова пойдем к ней. Ко мне мы пойти не могли, во всяком случае сегодня. Нет, бля, все-таки мертвецы не могут читать наши мысли.
Снаружи мои руки опять оказались заняты рукопожатиями и сигаретой. Параллельно я объяснял всем водителям, как ехать обратно к матери.
Я сел в последнюю машину и всю обратную дорогу просидел в тишине, не узнавая ни имен, ни лиц. Наш водитель поехал в Оссетт другой дорогой, и на какой-то момент меня охватила паника: я подумал, что сел не в ту чертову машину. Но потом мы вырулили на Дюйсбери-Каттинг, и я поймал на себе взгляды остальных пассажиров, которые улыбались мне так, будто думали о том же, что и я.
Снова дома. Первым делом звоню в офис.
Ничего.
Ничего — это плохие новости для Кемплеев и Клер, но хорошие для меня.
Двадцать четыре часа истекают, тик-так.
Двадцать четыре часа означают, что Клер мертва.
Я положил трубку, посмотрел на отцовские часы и прикинул, сколько времени мне придется провести с его родней.
Скажем, час.
Обратно но коридору. Я все-таки стал спецкором. И я несу смерть в дом мертвеца.
— Ну так вот, этот чувак с юга. У него, значит, сломалась машина на Мурсе. Он идет на ближайшую ферму, стучит в дверь. Ему открывает старик фермер.
Южанин спрашивает, где тут поблизости гараж. Старик говорит, что не знает. А телефон где? Старик тоже не знает. Южанин говорит: «Слушай, ты чего, вообще, что ли, ничего не знаешь?» — «Может, и не знаю, — говорит старик. — Но ведь не я же заблудился».
Дядя Эрик в центре внимания. Он гордится тем, что выезжал за пределы Йоркшира лишь однажды, и то только для того, чтобы убивать немцев. Когда мне было десять, я видел, как дядя Эрик убил заступом лису.
Я сел на подлокотник пустого отцовского кресла, думая о брайтонских квартирах с видом на море и южных девушках по имени Анна или Софи, а также об утраченном чувстве сыновнего долга, востребованном теперь лишь наполовину.
— Рад, что вернулся, а? — подмигнула мне тетя Маргарет, сунув в руки очередную чашку чая.
Я сидел в центре битком набитой комнаты, пытаясь языком сдвинуть с нёба прилипший к нему кусочек белого хлеба, с удовольствием запивая чаем вкус теплой соленой ветчины, мечтая о виски и в очередной раз