И все-таки, и все-таки. До этого осуществлять аналогичные поставки Лейле доводилось сотни раз. В данном же случае речь шла о контейнере с медицинским оборудованием в паллетах (четырнадцать худосочных тонн), который ей удалось благополучно протащить из Майами в Доху, далее в Янгон и наконец в Нейпьидо – причудливую новую столицу, нежданно воздвигнутую военными властями по средине страны. Но затем поставка застопорилась, и за нее ничтоже сумняшеся затребовали выкуп мьянманские таможенники, к которым можно было пробиться единственно по телефону, и то лишь с телефонов их младших коллег. Вычислив, в каком из ведомственных зданий сидят те таинственные супостаты, Лейла со своим шофером Аунг-Хла отправилась прямиком туда. Поездка в Нейпьидо с последующей попыткой лобовой атаки заняла полдня и увенчалась тем, что застигнутые врасплох должностные лица в нелепых фуражечках, несмотря на шок от того, что их разыскали, попросили всего-навсего приехать снова, снабдив на дорожку какими-то абстрактными бланками с указанными реквизитами для доплаты.
Беспокоило то, что содержимое контейнера, чего доброго, могли прошерстить и потихоньку распродать из-под полы. Вопрос тонкий, можно сказать, филигранный. Стоит пустить дело на самотек, и по милости придурков из штаб-квартиры груз могут проштамповать как просроченный и утилизировать (якобы), а потом где искать эти паллеты и кому предъявлять претензии – колониализму, что ли? Эта тревога не давала спать по ночам. Да и не только она. Тропическая жара, тараканы размером с мышей, невеселые мысли о Риче (вопрос: как отчаянно нужно сожалеть о разрыве, если ты его инициатор?). А еще одиночество. Иногда (прямо скажем: нередко) весь день у Лейлы состоял из компьютерного экрана, телефона, пары коммивояжеров да трех приемов пищи наедине с собой. Что приедается до невыносимости: хоть волком вой.
К ней приближался кто-то из службистов – один из подчиненных Зеи, но не тот, что упек ее в эту инфернальную парилку. Этот помнился Лейле по одному из прежних бесплодных выжиданий: поднес ей однажды тепловатой колы. Лейла не встала; наоборот, напустила с его приближением на лицо маску невозмутимости.
– Прошу за мной, – блеклым голосом сказал он.
Снаружи было на пяток градусов прохладней; блаженство скользнуло под воротник и расплылось во влажном подрубашечном микроклимате. От нетерпения Лейлу буквально распирало. Еще бы: к концу дня можно уже выгрузить паллеты, составить опись и заскладировать груз в помещении под офисом, которое она предусмотрительно арендовала. То есть и дело сделано, и ты хоть чего-то добился. Банзай!
Свое волнение Лейла попыталась унять. Сначала все увидеть своими глазами. Пощупать своими руками. Не раньше. Между тем было что-то настораживающее в том, как вышагивал впереди этот холуй – не идет, а прямо-таки плетется по ходам этого ведомственного муравейника. И чего это у него плечи такие поникшие? Бл-лин. Он не хочет вести ее туда, к месту назначения. И специально медлит, еле идет.
Постепенно беспокойство Лейлы отвердело в уверенность. До нее исподволь дошло: этот ее «банзай» преждевременен. Разумеется, полковник опять ее наколол; разумеется, поставка не прибыла или же груз не выпустили. Двухчасовое томление в парилке было не более чем издевательством, а она просто лохушка, что все это время парилась и терпела. Какого, спрашивается, хера? Она пытается этой пропастине Мьянме чем-то помочь, но для помощи этой приходится еще и попотеть.
Они вошли в какое-то помещение и миновали компанию офицеров, чаевничающих за пластмассовым столиком. Спиной, бедрами и ногами Лейла чувствовала на себе их глаза. У каждой двери дежурило по пареньку с винтовкой, под касками у них наверняка было мокро от пота. Всюду здесь витал дух скрытой угрозы – ступаешь все равно что сквозь строй с палками: палочники молчат, а у самих палки занесены над головами.
Подошли к столу чиновника. Он указал на стул: дескать, присаживайтесь. Лейла осталась стоять.
– Мои коробки здесь, не так ли? – спросила она чинушу (как на бирманском «поставка», она не знала).
У службиста нервно заходил кадык. Скосив под пристальным взглядом Лейлы глаза, он на местный манер покачал головой.
– Вы подписать это, – сказал он на английском, придвигая по столешнице стопку бланков. Лейле эта процедура была знакома: чего она здесь только не подписывала.
Она изучающе оглядела бумаги. Бл-лин. Если они не выпустят груз и на этот раз, надо будет затеять бучу.
Она грозно придвинулась. Чтобы нависать над чем-либо, ей не хватало роста, но хотя бы податься над столом она могла. На английском, голосом звонким, как бронзовая пластинка, она гордо изрекла:
– Я сотрудник организации, признанной ООН! – (Фраза абсолютно бессмысленная, но зато как звучит: «сотрудник», «организация», да еще и «ООН»). – Вы не можете воспрепятствовать мне взять под опеку мой груз!
И даже пристукнула каблучком. Чаепитие на той стороне комнаты чутко замерло.
Тихо и уже на бирманском Лейла добавила:
– Я знаю, это не ваша вина. Вас я не трону. Но скажите мне, где сейчас Зея. Мне с ним надо поговорить. Сейчас, с ним. Не с вами.
Действовать Лейле приходилось в одиночку: сразу и за доброго копа, и за злого. Чинуша непроницаемо сощурился. Ох, как часто на нее щурились, когда она переходила на бирманский: произношения, видимо, никакого. Но глаза службиста как будто помягчели (черт его знает, а вдруг все возьмет и срастется?). Быстро и невнятно, мешая языки, чиновник пробормотал:
– Сейчас день три. В день три он с птицами.
Свои дни недели бирманцы, как известно, нумеруют. Но «птицы» – это еще что за хрень?
– Когда я получать мои коробки? – напрягая свой бирманский, пыталась дознаться Лейла. – Почему Зея мне делает все так сложно?
Напустив на себя виноватый вид, чинуша напряг свой английский:
– Леди, вас здесь не хотят видеть. Может, если вы заплатите пошлины и не будете очень давить, получите ваши коробки. Но я думаю, вас здесь никак не хотят