После обеда было до того жарко, что малыш Уильям раскапризничался хуже мула: то падал в грязь, то лез к нам и даже бил по рукам, требуя внимания. Все мы уже измаялись и измучались от жажды, и я не могла дождаться, когда Гардинер принесет нам попить. Уильям припустил к ведру с водой у сушильни и потянулся за черпаком из зеленой тыквы. Нонни бросилась за ним с неожиданным проворством и схватила за руку.
– Это черпак для цветных! – С этими словами она протянула ему половинку желтой тыквы, которой пользовались мы. Он так заверещал, что заглушил пение.
– Хватит! – сказала Нонни. – Увожу его домой.
И она потащила мальчонку по пыльной дороге. По пути он без устали дергал ее за руку и болтал ногами в воздухе.
Потом из-за сушильни появился мистер Гардинер.
– У меня не хватит на всех сырных крекеров, – обратился он ко мне. – Принеси из лавки новую коробку.
Я удивилась: обычно он никого из нас не посылал в лавку, потому что все работники были наперечет. Он так внимательно на меня смотрел, что я опустила глаза и притворилась, что счищаю с рук смолу. Когда он так ел меня глазами, я начинала бояться, что он знает про нас с Генри Алленом.
– Чего это ты краснеешь? – спросил он меня. – Давай без солнечных ударов!
– Все хорошо, сэр, – ответила я. – Я мигом, одна нога здесь, другая там.
Я подняла из пыли свой велосипед и покатила в лавку. Я гадала, как поступил бы Гардинер, узнай он про меня и своего единственного сына. По словам Генри Аллена, родители ему твердили: «Никаких девушек, пока не окончишь школу!» Но кто из парней обращает внимание на такие предостережения?
Я ехала по дороге Дохлого Мула, потому что лавка стояла как раз на ее углу. «Лавка» – громко сказано: просто старая деревянная халупа с надписью «Магазин Гардинеров» на щитке, причем «Маг» в первом слове почти стерлось. Внутри старательно крутился вентилятор. Передо мной стояли цветная женщина и белый парень, пришедшие с той же целью, что я: за дневным перекусом для работников в поле. Из-за прилавка мне помахала рукой миссис Гардинер.
– Привет, Айви! Разве ты не работаешь в сушильне?
– Мистер Гардинер прислал меня за крекерами.
– Наверное, ему нужна целая коробка?
– Да, мэм, так он и сказал.
– Сейчас принесу. Возьми что-нибудь выпей. Жарковато нынче для езды!
– Верно, мэм, – согласилась я, шагнув к холодильнику, чтобы достать банку пепси-колы. Будь моя воля, я бы простояла над холодильником весь день, наслаждаясь прохладой. Вместо этого я поторопилась захлопнуть крышку. Не хватало, чтобы на меня орали, что я слишком долго держу его открытым. Хотя кому было на меня орать? Не пареньку же, которого я знала по школе? И не цветной – она никогда не поднимет голос на белую. А у миссис Гардинер не было привычки повышать голос. «Она святая, – всегда учила меня и Мэри Эллу Нонни. – Образцовая христианка! У нее можно многому научиться».
Когда я вернулась со своей баночкой к прилавку, она уже притащила коробку «Нэбс». От одного взгляда на коробку у меня слюнки потекли. Со времени обеда я, оказывается, успела проголодаться.
– Как нынче дела в сушильне, Айви? – спросила миссис Гардинер, кладя коробку в бумажный пакет. Как она была хороша! Кожа белая-белая, на ферме такой ни у кого больше не было. Узел мягких черных волос блестел на затылке. Глаза синие, как у Генри Аллена. Назвать ее красавицей мешал только ужасный шрам от затылка до подбородка. На него неприятно было смотреть, но стоило ей улыбнуться – и шрам забывался.
– Все в порядке, мэм, – ответила я. – Людей немного не хватает, а так все хорошо.
– Приятно слышать. – Она отдала мне пакет и наклонилась. – Иногда бывает полезно охладиться. Можешь приходить и засовывать голову в холодильник. – Она улыбнулась, я ответила ей тем же.
– Я так и сделаю. Спасибо.
Я запихала пакет в корзину на своем велосипеде, допила пепси, села и покатила обратно на ферму, вспоминая ее слова и восхищаясь ее добротой. Казалось бы, она вправе плохо относиться к нам с Мэри Эллой, так ведь нет! Хотя никто ее за это не осудил бы, потому что шрам у нее на лице – дело рук нашей матери.
7
Джейн
Шарлотта Веркмен ездила на удивительно пыльном «Шевроле» 1954 года. Выехав из Рейли, мы опустили окна. Начался мой первый рабочий день. Я умудрилась опоздать на 20 минут, потому что заблудилась. Ни за что не догадалась бы, что управление социальной помощи графства Грейс расположено над прачечной самообслуживания! Пол его четырех комнатушек дрожал от работавших внизу стиральных машин.
Первые две недели, пока я буду привыкать, мне предстояло делить кабинет с Шарлоттой. Она представила меня директору Фреду Прайсу, высокому лысеющему мужчине, предвкушавшему, похоже, скорый выход на пенсию, и другим сотрудницам: мрачной пожилой Гейл, с виду страшно уставшей от работы, и молодой хохотушке Поле. Мне показалось, что мы с Полой немного похожи: обе кареглазые блондинки; я обрадовалась тому, что она моя сверстница. Она, похоже, тоже была вдохновлена и засыпала меня вопросами: где живу, замужем ли, кто по диплому – социальный работник? Сама она специализировалась в английском языке, но считала, что от этого нет никакого проку.
Гейл была примерно одного возраста с Шарлоттой. Она поприветствовала меня усталой улыбкой, как будто за долгие годы привыкла к новым сотрудникам и не видела в их появлении совершенно ничего нового. Она была очень бледной, что особенно бросалось в глаза из-за коротких черных волос и ярко-красной помады, от которой морщины вокруг рта показались еще глубже. Она стала рассказывать Поле и мне об одной своей подопечной, недавно овдовевшей и пожелавшей передать пятерых своих детей в приемные семьи, но тут Шарлотта позвала меня к себе, чтобы вручить толстое руководство с правилами и инструкциями. «Это на случай ночной бессонницы», – сказала она с улыбкой.
Теперь я сидела в ее машине с новым портфелем в ногах и с сумкой на коленях. Я очень надеялась, что она свернет на запад, а не на восток, не на Ридли-Род.
Она все же повернула на восток, и у меня екнуло сердце. «Все будет хорошо», – успокаивала я себя. Шарлотта рассказывала о зонах моей ответственности, но я слушала вполуха. Вспоминалось, как я ездила здесь раньше, в куда более счастливые времена, когда мы с Терезой были детьми и родители возили нас на пляж. На память пришли слова матери: «Здесь родина Авы Гарднер». Тереза, сидевшая