«Что это со мной? — думал Дэн. — Почему я настаиваю на том, чтобы изображать из себя странствующего рыцаря, постоянно пребывающего в поисках попавшей в беду дамы? Я едва знаю эту женщину, но уже хочу, чтобы она полностью доверилась мне, возложила на мои плечи все свои надежды и страхи. Да, мэм, вы можете рассчитывать только на Большого Дэна Холдейна, и ни на кого другого. Большой Дэн поймает этих злодеев и склеит ваш разбитый мир. Большому Дэну это по силам, мэм, пусть сердцем он еще идиот-подросток».
Нет. Не в этот раз. У него есть работа, и он должен ее сделать, но полагаясь исключительно на профессионализм. Никаких личных чувств. И потом, нужен ли он этой женщине? Ее образование не чета его. И сам он ей не ровня. Она идет по разряду бренди, тогда как он — пива. А кроме того, сейчас не время для романтики. Она слишком ранима. Волнуется из-за дочери, мужа только что убили. Его насильственная смерть не может не подействовать на нее, пусть даже она давно разлюбила этого человека. Да и какой мужчина может в такой момент избрать ее объектом своих романтических возжеланий. Стыдно, дорогой мой. И однако…
Он вздохнул:
— Возможно, внимательно изучив дневник вашего мужа, вы сможете доказать, что он не сажал вашу дочь на этот стул. Но я так не думаю.
Она стояла столбом, испуганная, потерянная.
Он подошел к стенному шкафу, распахнул дверцы, открыв взгляду джинсы, свитера, футболки, туфли кроссовки — размером на девятилетнюю девочку.
Все серое.
— Почему? — спросил Дэн. — Что он надеялся доказать? Чего пытался добиться от малышки?
Женщина покачала головой, от горя она не могла произнести ни слова.
— И вот о чем еще я думаю, — продолжил Дэн. — На шесть лет такой жизни у него должна была уйти сумма большая, чем та, что он снял с ваших общих банковских счетов, когда бросил вас. Гораздо большая. Однако он нигде не работал. Никуда не выходил. Возможно, деньги ему давал Вильгельм Хоффриц. Но наверняка и другие вносили свою лепту. Кто? Кто финансировал эти исследования?
— Понятия не имею, — ответила она.
— И почему? — задал он еще один вопрос.
— И куда они увезли Мелани? — У Лауры тоже нашлись вопросы. — И что сейчас делают с ней?
5
Кухня не была грязной, но и не сверкала чистотой. Раковину заполняла гора использованной посуды. На столе, который стоял у единственного окна, хватало крошек.
Лаура присела к столу, смахнула часть крошек на пол. Ей не терпелось заглянуть в дневник, в который Дилан записывал свои эксперименты с Мелани. А вот Холдейн не торопился передавать ей дневник, большущую книгу в дерматиновом переплете. Расхаживал по кухне, не выпуская ее из рук, и продолжал задавать вопросы.
Капли дождя били в окно и стекали по стеклу. Иногда вспышка молнии освещала ночь, и тогда тени бегущих по стеклу струек проецировались на стены. В такие моменты очертания кухни расплывались, она становилась полупрозрачной, напоминая мираж.
— Я хочу узнать о вашем муже как можно больше.
— Например.
— Почему вы решили развестись с ним?
— Это имеет отношение к вашему расследованию?
— Вполне вероятно.
— Каким боком?
— Во-первых, если в этой истории замешана еще одна женщина, она, возможно, сможет рассказать нам о том, что он тут делал. Может, даже скажет, кто его убил.
— Другой женщины не было.
— Тогда почему вы решили развестись с ним?
— Просто… я его больше не любила.
— Но в свое время вы его любили.
— Да. Но он уже не был тем мужчиной, за которого я выходила замуж.
— И когда же он изменился?
Лаура вздохнула:
— Он не менялся. Никогда не был тем мужчиной, за которого я выходила замуж. Я только думала, что был. Потом, по прошествии какого-то времени, мне стало ясно, что я его совершенно не понимала, принимала за другого, с самого начала.
Холдейн перестал ходить, прислонился к разделочному столику, сложил руки на груди, держа в одной дневник.
— И в чем же вы его не понимали?
— Ну… во-первых, тут нужно сказать пару слов обо мне. Ни в школе, ни в колледже я не пользовалась успехом. Меня не так уж часто приглашали на свидания.
— Должен признать, в это трудно поверить.
Она покраснела. Ей бы, конечно, хотелось контролировать цвет своего лица, но не получилось.
— Это правда. Я была невероятно застенчива. Избегала юношей. Избегала всех. У меня не было и близких подруг.
— И никто не говорил вам, каким нужно пользоваться зубным эликсиром или шампунем из одуванчиков?
Она улыбнулась его попытке настроить ее на нужную волну, но разговор о себе никогда не давался ей легко.
— Я никого не хотела подпускать к себе, думала, что не понравлюсь им, а если бы меня отвергли, я бы этого не перенесла.
— А почему вы могли кому-то не понравиться?
— Ну… для них я могла быть недостаточно остроумна, недостаточно умна, недостаточно красива.
— Я не могу сказать, остроумная вы женщина или нет. Боюсь, это место не располагает к остротам. Но в отношении вашего высокого интеллекта сомнений нет. Вы же защитили докторскую диссертацию. И я не понимаю, кого, кроме красавицы, вы можете увидеть, посмотревшись в зеркало.
Она оторвала глаза от усыпанного крошками стола. Встретилась с прямым, теплым, открытым взглядом лейтенанта, в котором не было ничего наглого, ничего оскорбительного. Холдейн говорил, как полицейский, не делая никаких допущений, выкладывая только факты. И однако под маской профессионализма она уловила что-то личное. Его явно влекло к ней. И от этого влечения ей стало как-то не по себе.
Смутившись, она перевела взгляд на залитое дождем окно.
— Тогда я страдала сильнейшим комплексом неполноценности.
— Почему?
— Мои родители.
— Разве бывает по-другому?
— Бывает. Иногда. Но в моем случае… в основном моя мать.
— Расскажите о них.
— К делу это не имеет никакого отношения. Да и потом, их уже нет.
— Они умерли?
— Да.
— Я сожалею.
— Напрасно. Я — нет.
— Понимаю.
Лучше бы она не произносила последние фразы. К собственному удивлению, она вдруг поняла, что хочет произвести на него хорошее впечатление. С другой стороны, она еще не могла найти в себе силы, чтобы рассказать ему о своих родителях и лишенном любви детстве.
— Что же касается Дилана… — Она замолчала, не могла вспомнить, а на чем они остановились.
— Вы говорили мне, что с самого начала приняли его за другого человека, — подсказал Холдейн.
— Видите ли, я так поднаторела в умении отталкивать от себя людей, восстанавливать всех против себя и прятаться в собственном коконе, что меня обходили на пушечный выстрел. Особенно юноши… и мужчины. Я знала, как дать им от ворот поворот. До того, как появился Дилан. Он не сдавался. Продолжал приглашать меня на свидания. Как бы часто я ни отказывала ему, приходил