Солнце пробуждает нас ото сна. Так оно пробудит и их, окрасив ночь кровью и пламенем. И вскипит море, и обрушатся небеса на твердь, и возопиют живые забытым: спасите нас! И услышат ответ лишь те, кто не пустил ложь в сердце своё.

Назим Кус'Рулах.

«Слово о муаз’аммале». Перевод

Чёрные, как уголь. Тяжёлые, как вина. Доспехи сидели напротив Эдуарда немым железным человеком. Боевые шрамы, покрывающие металл, выглядели так, словно были сделаны вчера. Ни ржавчина, ни плесень не тронули древней брони, словно её окружал незримый заслон чьей–то воли, хранящий боевое одеяние от порчи и тлена.

Стало быть, его отец тоже был там. Видел ли он то, что показал ему хранитель? Эдуард не сомневался в правдивости этих картин. Воспоминания мертвецов, проносящиеся через столетия. Теперь он тоже был участником древней войны. Столкновения, начавшегося за многие века до его рождения, но длящегося до сих пор.

Правильно ли он поступает? Действительно ли этого хотел бы его отец? Многие знания открылись Эдуарду, но они не изгнали из его сердца сомнений.

Юноша прикоснулся к холодному металлу. С тех пор как Эдуард покинул пустынное святилище и вернулся в улус, он постоянно ощущал их близость. Иногда чувство, что за спиной кто–то стоит, было так сильно, что он хотел обернуться, но вместе с тем страшился того, что может увидеть. Иногда украдкой, иногда неистово и напористо, они стучались в его разум, как неожиданные ночные гости. Неведомые. Незнакомые. Опасные. Не о них ли предупреждал дух отца? Теперь, когда он знал правду, не стоило ли ему остерегаться их?

— Ждёшь, когда они заговорят?

Голос К'Халима прервал его мысли. Конечно, пустынник пошутил, имея в виду доспехи, но по спине Эдуарда всё равно пробежал неприятный холодок.

— Я сделал то, о чём ты просил, — продолжил К’Халим. — Ты уверен, что они придут?

Пустынник больше не называл его дахилом. Кроме того, он неожиданно заверил юношу, что отныне будет помогать ему во всех его начинаниях.

— Они придут, — Эдуард обратился к очагу, снимая с него закопчённый котелок, — если у них ещё сохранилась хоть какая–то честь.

Ярви в юрте не было. С тех пор как Эдуард разнял их в пустыне, вор стал мрачен и неразговорчив. На все вопросы он отвечал уклончиво, уверяя, что понятия не имеет, за что К'Халим на него взъелся. Пустынник, в свою очередь, вовсе не хотел это обсуждать. Правда, по просьбе Эдуарда всё же пообещал больше не задирать Ярви, в то же время призывая к осторожности. По его словам, вор не заслуживал доверия.

— Постой, К'Халим, — остановил Эдуард кочевника, когда тот уже собрался удалиться. — Присядь, раздели со мной чашку чаю. Я хочу немного поговорить с тобой.

Эдуарда тяготило уединение, которое будто тянуло к нему незримые руки. К тому же действительно накопились кое–какие вопросы.

Пустынники прилежно чтили обычаи, связанные с гостеприимством, домом и трапезой, а потому К'Халим попросту не мог отказаться. Подобрав полы просторного облачения, он уселся на циновку напротив Эдуарда. При этом его ноги сложились так, что юноше больно было даже смотреть на них.

— О чём ты хотел поговорить со мной, мухтади?

— Я давно хотел спросить тебя, — Эдуард передал ему небольшую чашечку с отваром местного растения, которое пустынники сушили на солнце и заваривали в крутом кипятке, — почему ты помог нам? Я имею в виду тогда, у Трещины, и вообще…

К’Халим задумался.

— Вам нужна была помощь, — улыбнулся пустынник, — разве это не так?

— Но было ведь и что–то ещё? — не сдавался Эдуард. — Почему ты отвёл меня к тому человеку? Кто он? Я знаю, ты что–то скрываешь. Расскажи мне, если в самом деле больше не считаешь меня чужаком.

— Я… — К'Халим мешкал, пристально вглядываясь в глаза Эдуарда. — Не знаю, как говорить о таком. Я боюсь… ошибиться.

— Если это касается меня, я должен знать.

— Пусть будет так, — сдался наконец кочевник, — но эти слова лишь для твоего уха. За многие вещи я не могу поручиться, потому как и сам не понимаю их до конца.

Эдуард понимающе кивнул.

— Ты знаешь, кто такие «говорящие»?

— Так вы зовёте таких, как Хазар? — предположил Эдуард.

— Нет, — улыбнулся пустынник. — То — табибы… тёмные. Их много среди нас. Обычно по одному на каждый улус. У них есть сила и знания, но и только. «Говорящий» всегда один. Он — тёмный из тёмных. За последние восемь сотен лет земля явила нам лишь пятерых.

— Чем же они отличаются от тёмных?

— Тёмные учатся. Почти любой может стать одним из них при должном навыке и усердии. «Говорящие» не учатся. Они рождаются. Я мог бы попытаться рассказать тебе, на что они способны, но и сам не очень в это верю.

К'Халим отхлебнул немного отвара, прикрыв глаза. То ли он хотел сосредоточиться на вкусе напитка, то ли так память служила ему лучше.

— Однажды я встретился с ним. — В голосе кочевника послышались нотки благоговения. — Много лет назад. Тогда я был ещё совсем мальчишкой, а тебя и вовсе не жило на свете. Мой дед умер на великой войне, о которой ты, вероятно, знаешь и без моих рассказов.

— Война Двенадцати, — догадался Эдуард.

— Да. Тогда останкам моего родича посчастливилось вернуться в родные земли. Когда мы проводили обряд памяти, я услышал что–то. Услышал вещи, которые не мог слышать. Увидел то, что не мог видеть.

— У тебя было видение?

— И да и нет. Оно было расплывчатым и нечётким. Голоса сливались в неясный шум, но я знал, что это говорил со мной мой дед. Я сказал об этом отцу, он отвёл меня к тёмному, а тот послал к говорящему, думая, что в моём видении может быть что–то важное.

— Тогда ты встретил его?

— О, это было совсем непросто. Мы провели с отцом две недели в пути по пустыне, переходя от одного улуса к другому, от колодца к колодцу. Наконец мы нашли его. Я ожидал увидеть бога, а мне предстал дряхлый старик.

Очередная порция воды в котелке забурлила, и Эдуард кинул туда несколько щепоток сушёных трав. Рассказ К’Халима уводил их в далёкое прошлое, и пока что Эдуард не видел, как он может быть связан с его собственной судьбой.

— Он отослал отца прочь и говорил со мной. — Глаза К’Халима стали пустыми и далёкими. — Столько лет прошло, а я всё ещё помню его голос.

— Что же он сказал тебе? Он объяснил твоё видение?

— Он объяснил мне, что произошло. Рассказал, как умер мой дед, что тот хотел сказать мне, но не мог. — Голос пустынника внезапно дрогнул. — А потом он сказал мне, что будет. Он