— «Может быть поэтому симбионтов и внедряли в организм только полностью сформировавшимся людям? — мелькнула в голове запоздалая мысль, поскольку всё равно ничего поделать с этим я не мог».
Симбионт химичил, меня колбасило, тело ребёнка было довольно жизнью, так мы и существовали все вместе, всё это время.
— Старик, напрашиваешься на плети, — нахмурился я, — давай лучше к китайскому перейдём. Может у тебя это лучше получится.
— М-м-м, а не может ли уважаемый юный господин, рассказать глупому неучу о том, что знает он сам в медицине? — старик низко поклонился, оставаясь непоколебимым, не смотря на все мои подначки, это здорово бесило.
— Хорошо, тогда лучше задавай вопросы, — безразлично отмахнулся я, — а поскольку урок уже сорван, в конце получишь десять плетей, чтобы не отрывался от коллектива так сказать.
— Как будет угодно, моему господину, — он снова низко поклонился.
— Давай, спрашивай, у нас мало времени, — поторопил его я.
Он начал с простых вопросов, на которые я довольно бегло отвечал, но затем они становились всё сложнее и сложнее, пока по итогу, я обливаясь потом и краснея от распираемой злобы не признался, что на его следующий вопрос, я не знаю ответа. Я всё же был оперативником, а не квалифицированным врачом.
Он промолчал на мой злобный выкрик, лишь тень улыбки скользнула по его губам. В организм мне моментально добавили какого-то нового гормона, который вместо того, чтобы привести меня в чувство, как нормального взрослого, ещё больше вывел из себя.
— «Проклятый старикашка, проклятый симбионт!», — рыча от ярости я спрыгнул со скамьи и схватив китайца за подол длинной робы, потащил за собой.
Проведя в комнату, где учителям обычно выдавали удары, я снял камзол, затем нижнюю рубаху, а потом под ошеломлёнными взглядами стражи сам встал к деревянной широкой доски, куда обычно привязывали истязуемых.
— Энрике, мне десять ударов! — приказал я одному из стражников, но тот в ужасе от этой идеи отшатнулся.
— Мне десять ударов, — скомандовал я начальнику охраны, когда тот, привлечённый большим количеством народа, появился в дверях, — твои трусы не хотят меня наказывать!
Тот молча, словно ничего и не происходило, взял плеть из рук своих подчинённых, и замахнувшись ударил меня первый раз. Кожу обожгло.
— Нежнее гад! — прошипел я, скривившись от боли, — это самоунижение, а не развлечение для челяди.
От тут же уменьшил силу ударов, но произвёл их от первого до десятого, затем также молча вышел из комнаты, вернувшись к своим делам.
Ко мне тут же бросились две кормилицы, сначала промокая чистыми простынями, смоченными в винном уксусе спину, которая адски горела, и только затем подали мне новую одежду.
— Доволен? Мерзкий старикашка! — одевшись, я повернулся к невозмутимому китайцу.
Тот ничего не ответил.
— Ладно, вернёмся в класс, будешь меня теперь нормально учить, — погрозил я ему кулаком, — если такой умный, я теперь с тебя не слезу, ирод.
Мне показалось, или его маска невозмутимости дала трещину, впервые за то время, что мы были знакомы.
— «Да нет конечно, — отмахнулся я от подобных мыслей, наверно тени от пламени свечей повлияли на моё воображение».
За шесть следующих часов, я вволю отомстил, выжимая его словно губку, и моментально впитывая всё то, что он говорил. Когда старик стал пошатываться от усталости, я, довольный собой отвёл его не в общую комнату, а во-вторую, где жила гречанка.
— Принимай постояльца, — сказал я ей, распоряжаясь слугам, чтобы сюда поставили две простые скамьи, похожие на те, на которых спали слуги во дворце, и принесли нормальное постельное бельё, но только для старика, — бонус так сказать, за хорошую работу.
Он склонился передо мной.
Единственным неприятным последствием сегодняшнего дня стало то, что новость о моём самонаказании на виду у слуг, со скоростью лесного пожара долетела до мамы. Поэтому вечером, когда кормилицы намазывали мне спину отвратительно пахнущим бальзамом, я имел с ней разговор. Который начался было неприятно, но я объяснил мотивы своего поступка, а также причину, почему так поступил. Это ввергло её в такие раздумья, что она наконец задумчиво произнесла.
— Я не знаю, что сказать. Поэтому думает будет уместно, если ты завтра сходишь в церковь к моему духовнику и исповедуешься ему, дорогой. Он человек духовный, учёный, что-то да подскажет.
От каждого слова её фразы, у меня сводило зубы, но с чем-чем, а уж с верой точно не стоило шутить в этом веке, так что я, чтобы к тому же её не расстраивать, конечно же согласился.
* * *Утром, на мессе, всё прошло просто отлично. Я благочестиво крестился вслед со всеми и повторял слова молитвы вслед за епископом. Проблемы начались, когда нас оставили с духовником вдвоём. Мало мне было вчера хитрого китайца, знавшего больше, чем показывал это, так ещё и грёбанный симбионт плеснул в организма какой-то очередной коктейль гормонов, приведший в крайне благостное расположение духа, практически примирив меня с последующими двумя часами притворства. Но…если бы не один факт. Духовник моей матушки оказался тупым и беспросветным фанатиком, который к тому же, очень плохо знал Священные Писания, зато много чего думал о себе, как об особе, обслуживающей высокие Венецианские рода.
Сначала я, всеми силами сдерживался, помня вчерашнего китайца, старался не обращать внимание на ошибки в его латыни, но когда он начал откровенно привирать, не верно цитируя строчки Ветхого Завета, который среди прочих Священных книг я знал наизусть, это меня окончательно добило и я стал каждую ошибку комментировать и поправлять вслух, чем естественно моментально вывел его из себя.
Под громкие крики и обвинения в ереси, меня вытолкнули из кельи в руки напуганной матери, тут же вокруг образовалась толпа любопытных из монахов и людей из свит большинства крупных родов города, которые присутствовали вместе с нами на мессе.
— Исчадие ада! Антихрист! — брызгая слюной орал тот, тыкая в меня грязным пальцем.
— Евангелие сначала подучите, святой отец, — бросил я едва слышно, но видимо если с умом у него и было скудно в голове, то слышал он преотлично, с ещё большей силой накинувшись на меня с обвинениями.
Мама от такого,