В это сейчас трудно поверить, но всё дело было в том, что Челпан был греком из приазовского села на Мариупольщине, сыном раскулаченного и в конце концов расстрелянного крестьянина-кулака. Да плюс ещё он учился в Германии, в Швейцарии и в Англии. А раз так – налицо «греческий заговор», который якобы возглавляли известные греки, в том числе и Челпан. Со всеми вытекающими последствиями. Правда тронуть известную тогда трактористку-ударницу Пашу Ангелину, которая тоже родилась в греческой семье, не решились – всё-таки личная подруга товарища Сталина… А вот Константину Фёдоровичу досталось «по полной программе» – участник «греческой националистической шпионской диверсионной антисоветской вредительской организации». Приговор привести в исполнение…
Арестовали главного инженера завода Ляща, главного металлурга Метанцева и многих других.
Вместе с руководителями, так называемые «дизелисты» из НКВД, арестовывали и рядовых конструкторов: заместителя Челпана Ивана Яковлевича Трашутина, а также Аптекмана, Левитана, Гуртового.
Кстати сказать, Иван Трашутин диссертацию на тему «Оптимальное проектирование основных деталей дизеля» защитил в Массачусетском технологическом университете. Понятное дело! Бдительные органы установили, что вообще весь дизельный отдел завода является гнездом некоей «диверсионно-повстанческой организации», а раз так – то надо выжигать заразу каленым железом.
Якобы начальник танкового КБ вредитель Фирсов выполнял задание швейцарской разведки, якобы злодеям удалось сорвать выпуск получивших высочайшее одобрение машин, якобы всё это покрывал вредитель Нейман, бывший начальник Спецмаштреста, а ему якобы помогал технический директор, а по совместительству вредитель-фашист Симский, который перетащил на завод вредителя-фашиста… И так далее и тому подобное.
Как тогда говорили, кругом вредители-шпионы и недобитые «бывшие» – выявим двух-трёх сволочей, и эти две-три сволочи сдадут ещё двух-трёх сволочей…
На Кировском заводе арестовали главного инженера Тер-Асатурова, застрелился директор завода Карл Мартович Отс – человек решительный и деловой, но одновременно добрый и внимательный к нуждам работников предприятия. На заводе № 174 «вредителем» оказался конструктор Андрыхевич. Большая группа «вредителей» была выявлена и на заводе № 37, в их числе начальник конструкторского бюро Козырев и его заместитель Астров.
«Врагами народа» оказались «крёстный отец» чуть ли не всех советских танков Семён Александрович Гинзбург[11], начальник кафедры танков и тракторов Военной академии механизации и моторизации РККА профессор Владимир Иванович Заславский, а также первый начальник этой академии комкор Жан Францевич Зонберг.
Само собой, сплошь заговорщиками и членами «банды Тухачевского» оказался коллектив Автобронетанкового управления, арестованный в 1937 году в полном составе – в первую очередь, командарм 2-го ранга Халепский и комдив Бокис.
Славное было время!
Вместо «вредителя» Бондаренко к руководству предприятием приступил Юрий Евгеньевич Максарёв, работавший до этого мастером смены, механиком цеха, заместителем начальника цеха, начальником цеха и начальником отдела Кировского завода в Ленинграде.
Нетрудно себе представить, в какой обстановке арестов, тотальной деморализации, доносов и взаимных подозрений пошёл процесс разработки нового танка.
* * *Когда убрали таких специалистов, как Гинзбург, Фирсов, Бондаренко, Челпан, Трашутин и многих других, Михаил Ильич Кошкин ничего не мог понять. За что? Почему? А теперь его, тридцатисемилетнего, назначили главным конструктором Харьковского завода № 183. Но ведь у него был небольшой стаж и опыт конструирования… Только его доводов, как уже говорилось, никто не стал слушать. А потом он получил телеграмму-молнию от товарища Орджоникидзе.
Срочный вызов Кошкина в Москву на заводе восприняли по-разному. В цехах решили: нарком тяжёлой промышленности СССР желает поближе узнать нового начальника конструкторского бюро. В заводоуправлении забеспокоились: не связана ли «молния» с задержкой монтажа танка Т-111. Того самого экспериментального среднего танка, известного также как «изделие 111» или Т-46-5, разработанного «врагом народа» Гинзбургом. Работа над ним велась с 1936 года, но пока была смонтирована и испытана на полигоне лишь одна машина. Связано это было с тем, что прокатный стан, на котором прокатывали 60-миллиметровую танковую броню, вышел из строя, а его ремонт и наладка слишком затянулись.
Прибыв в Москву, Кошкин тут же направился в приёмную Орджоникидзе.
Помощник наркома, увидев Кошкина, сразу «взял быка за рога»:
– У нас тут большие неприятности.
Больше он ничего уточнять не стал. Лишь развёл руками.
Кошкин прождал примерно час, но потом помощник сообщил ему:
– Михаил Ильич, извините, но у наркома непредвиденные обстоятельства. Позвоните завтра утром из гостиницы. Номер мы вам забронировали.
Однако только Кошкин направился к выходу, помощник остановил его:
– Хотя, пожалуй, подождите ещё немного.
И точно. Не прошло и четверти часа, как из кабинета Орджоникидзе вышли озабоченные заместитель наркома оборонной промышленности и начальник управления бронетанковых войск.
– Михаил Ильич, прошу вас, проходите! – громко сказал помощник.
В глубине кабинета наркома находился громадный письменный стол, а сбоку – длинный стол для заседаний под зелёным сукном. Орджоникидзе стоял, опершись ладонями о стол. Он и Сталин были почти однолетки и даже походили друг на друга внешне: оба носили пышные усы, оба ходили в одинаковых френчах и сапогах, оба говорили по-русски с заметным грузинским акцентом, оба стали членами партии большевиков ещё в молодости. Среди партийной верхушки Орджоникидзе был самым горячим и громогласным. При этом «необыкновенно добрые глаза, серебристые волосы и густые усы, – писал о нём сын Лаврентия Павловича Берии, – придавали ему вид старого грузинского князя, мудрого и солидного».
Перед ним были разложены фотографии. Товарищ «Серго» жестом пригласил Кошкина посмотреть. На снимках были искорёженные, обгоревшие танки. Советские лёгкие танки Т-26. Это были фото из Испании.
– О чём тебе говорят эти снимки? – спросил нарком. – Больно смотреть… Люди… Наши люди погибли в этих железных коробках… Сгорели…
Кошкин молчал. Да и что он мог сейчас ответить наркому? Что эти советские танки были лучше воевавших против них в Испании немецких и итальянских танков? Да, так оно и было. И многим танкистам нравилась эта машина.
– Т-26 – это хороший образец танка, – сказал Кошкин. – Неприхотливый, простой в изготовлении и эксплуатации. На его вооружении имеется 45-миллиметровая пушка и пулемёт. Достаточно надежная броневая защита. В сочетании с хорошей манёвренностью и проходимостью это даёт преимущество над немецкими танками Т-1 и итальянскими «Ансальдо».
– Какое же преимущество, товарищ Кошкин? Ты разве не видишь, что изображено на этих фотографиях? – удивился Орджоникидзе.
– У Т-26 бронирование кругом 15 миллиметров, у «Ансальдо» толщина брони лобовой части корпуса составляет 12 миллиметров, а борта – 8 миллиметров. И по запасу хода наш танк превосходит итальянский почти в два раза.
– Перестань, товарищ Кошкин. Мне тут не нужны внутриведомственные рассуждения. Мне нужна объективная оценка…
– А если объективная, товарищ нарком, – осмелел Кошкин, – то танк Т-26 весьма несовершенен. У него слабая броня и вооружение, и усилить их нет никакой возможности. Проблема в том, что эти возможности конструкторы не заложили в самом проекте,