ЯРРИСТ БАРБАРОССА

Замок Маннергейм, Австрия.

— Семъяза? Вы действительно назвали его по имени? Прямо на улице?

— Я уже говорил, прекрасная Лилит: мир изменился. Древние слова не имеют прежней силы.

— Вы ошибаетесь, Яррист. То, что вы не заметили и не ощутили отдачи прямо там, на месте, еще не значит, что её нет. Слово — не воробей!

— Прекратите. В конце концов, я не мальчик. Как-нибудь разберусь.

— Бог в помощь. — она подняла тонкие брови.

— Это что, сарказм? Неужели?

— Мир меняется, как вы удачно изволили заметить. Я тоже кое-чему научилась… Почему вы допустили, чтобы Ш’хина подверглась смертельной опасности?

— Вы нравились мне больше, Лилит, когда наши беседы не сводились к одному-единственному предмету. — и тут я догадался, в чем причина её желчного настроения. — К вам заходил фра Фиоре, не правда ли? Этот жирный каплун запудрил вам мозги своими пророчествами! — не в силах справиться с раздражением, я поднялся с ложа и, набросив плащ на голое тело, вышел на балкон.

Было холодно. Впрочем, в горах всегда холодно. Звезды таращились с небосвода, как любопытные кумушки, я им усмехнулся. Ничего. Как говорит мой любимый ученик, прорвемся. Где наша не пропадала…

Лилит вышла следом. Неслышно ступая босыми ногами, подошла сзади и обняла. Я ощутил запах её духов. Сандал и кедр, немного розового масла. Тяжелый, волнующий аромат, он чувствовался несмотря на порывы сбивающего с ног ветра. Я слышал, как хлопает край её шелковой ночной рубашки…

Надо успокоиться. Если я начну выходить из себя по любому поводу, всё загорится очень скоро. А мы еще не готовы.

Лилит дрожала. Но тело, тесно прижавшееся к моему, было горячим. Повернувшись, я поцеловал её, взял на руки и понес в постель.

Налив вина, Голем предложила мне бокал. Я поморщился — одна мысль о вине вызывала тошноту. Везде подают вино: у Нибелунгов, у Оберона, а Европейский Союз вообще потчует водой. Слабое пойло, жидкая кровь…

— У вас есть что-нибудь покрепче?

Такой уж сегодня день. Точнее, ночь. Встреча с братом выбила меня из равновесия, сохраняемого в последнее время с огромным трудом. Впрочем, ему всегда это удавалось. Как никому другому.

Лилит вернулась с тяжелой хрустальной бутылкой.

— Гленротс подойдет?

— Безо льда.

Рассматривая виски через призму бокала, я усмехнулся. Семъяза вот тоже предлагал выпить.

— Сколько вы не виделись? Лет пятьдесят? — Голем, как это часто бывало, угадала, о чем я думаю.

— Сорок семь, если быть точным. Именно столько прошло с последней нашей встречи. Отец услал братца с каким-то тайным поручением…

— А вы ревновали, Яррист?

— К моему сводному брату? Да… Немного. Точнее, я ему завидовал.

— Завидовали? Вы?

— Его свободе в выборе Путей.

Это было давно. Много столетий назад. Тогда я не знал его истинного имени и не ведал, что за груз несет на своих плечах Волчонок.

…Мне было девять, когда отец привез его, оборванного и тощего, похожего на обгорелую щепку. Я думал, Волчонок совсем малыш, это потом выяснилось, что названный братец старше меня.

Никодим заплатил баснословную сумму купцу-рахдониту. Тому самому, который когда-то купил для него мою мать. Но Эдомская царевна обошлась дешевле: всего лишь в горсть золотых и тайну Управления миром.

Волчонок вовсе не имел цены. По крайней мере, так утверждал Никодим… Рахдонит выкупил его у одного мага из Ура.

Халдей не хотел расставаться с ценным рабом. Несколько десятилетий мальчишка таскал его кибитку по дорогам Месопотамии, заменяя осла, грузчика, уборщика и Господь знает, кого еще, темными холодными ночами…

— Почему вы зовете его Волчонком?

Первое время он всё огрызался и рычал, на любое движение щелкал зубами, смешно тряс головой — из ушей у него частенько текла кровь… По ночам выбирался на открытый песок и выл на луну.

Отец решил, что брат утратил разум в рабстве. Две сотни лет — слишком долгий срок для кого угодно. К тому же, купец наложил на него заклятье неизменности. Будучи двусущим, Волчонок не мог сменить облик, и это сводило его с ума. Особенно, в полнолуние…

— Халдеи — не такая уж жестокая раса.

— К таким, как Семъяза, по-другому тогда не относились. Иных просто убивали, выставляя скорченные, пронзенные копьями тела на потеху толпе, других гноили в глубоких ямах, не давая видеть Божьего света… Халдейский маг был не лучше и не хуже прочих.

— Но ваш отец не повел себя, как все.

— Никодим любит нарушать правила. Даже те, что придумал сам.

— Однако вы, например, никогда не идете против Закона.

— Это не в моей власти, драгоценная Лилит. Чего никак не поймет Адриано ди Кампанелла, но может быть, поймете вы: то, чему суждено случиться — случится. Бог больше не говорит с нами, но это не значит, что Он не следит. Sub umbra alarum tuarum…

— А как же Наоми? Разве Никодим не ставил целью разорвать сложившийся в веках круговорот вещей и событий, воспитав такую Ш’хину, какой не было ранее?

— Ш'хина —