Он снова затягивается и снова посылает свой зловонный выдох в мою сторону.
– Не совсем, – хмурюсь я.
– Если ты расскажешь всё о провокации, о том кто её спланировал и вовлёк тебя в эту грязную игру, то ты только коня потеряешь, понимаешь меня? Но придётся рассказать вообще всё, от самого начала до конца, невзирая на личности и должности. Мы всех провокаторов должны найти и в ЦК, и в других органах, понимаешь? Всех-всех, начиная с истории с Троекуровым и до самого конца. Будешь искренним, сохранишь живот и, может быть, кое-какие доходы.
В этот момент я вижу только его лицо, словно показанное крупным планом на большом экране. Как в «Хорошем, Плохом, Злом», вестерне, который ещё не видел генсек. И лицо это хищное и злое. Для этого человека нет разницы, что нужно делать, причинять лёгкую боль, рвать на куски, или достаточно просто запугать. Он, как медведь, настигший жертву. Ничто не имеет значения, он её настиг, а значит своего добьётся. Если жертва не достанет двустволку с серебряными пулями и не сделает «бах».
Но двустволки у меня нет…
– Ну, а если ты не захочешь сотрудничать, – с фальшивым сочувствием вздыхает Рахметов. – Придётся допрашивать тебя снова и снова. И всех, кто может хоть что-то знать. А методов у нас много. Поверь. И названного дядю твоего пригласим, и невесту, и может быть, родителей. А насчёт возраста ты не беспокойся, представителя мы тебе предоставим, есть у нас надёжные и проверенные представители. Так что вот так, Егор. Такая диспозиция. Ты парень умный, всё понимаешь. Давить я на тебя не хочу, сам решай, куда тебе – налево или направо.
Он встаёт, подходит к столу и, нажав на селекторе кнопку, говорит одно слово:
– Карюк!
Почти тут же дверь открывается и в кабинет входит «плохой» коп Карюк. Он без пиджака и в коричневой рубашке с закатанными до локтей рукавами. Волосы у него прилизаны, как у фюрера и ему бы отлично подошёл резиновый фартук мясника.
– Забирай свидетеля, – кивает Рахметов. – Давай, Егор, иди с майором, он с тобой побеседует.
– Товарищ генерал-лейтенант, – подобострастно говорит Карюк. – Вы Николаю Анисимовичу хотели доложить.
– Да, – бьёт себя по лбу генерал. – Молодец, хвалю.
Он снимает трубку «вертушки» и подносит её к уху.
– Так точно, – чётким голосом отвечает он. – Готовы, да. Понял вас. Да, ждём.
Он кладёт трубку на место и с усмешкой кивает:
– Сейчас подойдёт. Хочет лично посмотреть на тебя, пока есть на что смотреть.
Пара минут тянется, как вечность. Надо что-то предпринять, потому что по глазам Карюка я вижу, что ему уже не терпится приступить к делу. Скуратов ты, а не Карюк…
Я смотрю в окно. Снег валит и валит, словно решил всех нас, людишек, погрязших в земных мерзостях, покрыть белизной, очистить и укрыть, похоронить и спрятать, чтобы мы не оскверняли своим видом взглядов, кружащих высоко в небе ангелов.
Заходит Щёлоков. Майор вытягивается во фрунт, но министр его даже не замечает. Похожий на тракториста, переодетого генералом, он подходит ко мне и смотрит светлыми, водянистыми глазами.
– Ну что, Брагин, – прищуривается он. – Ты решил, налево пойдёшь или направо?
Я стою прямо перед ним и киваю.
– Решил, товарищ генерал армии.
– Ну, и куда?
6. А снег идёт
– Прямо, – уверенно говорю я.
Щёлоков смотрит на меня холодно, и ни одна эмоция не отражается на его лице.
– Прямо, – повторяет он и кивает. – Прямо…
– Николай Анисимович, – вступает Рахметова, – сейчас майор Чеботарь с ним позанимается, и я вам сразу доложу.
– Доложишь ты, – сердито отвечает министр не глядя на своего зама. – Пусть пока погуляет твой Чеботарь. Иди, майор, погуляй.
«Плохой» коп на мгновенье зависает, он глядит на своего непосредственного начальника, не понимая, что делать. Щёлоков с удивлением поворачивается к нему.
– Иди-иди, – показывает на дверь Рахметов.
– Я не понял, моего слова недостаточно? Повторять нужно? Сказано гулять, давай гуляй! Развели тут, не пойми что!
– Есть! – чеканит Чеботарь, разворачивается и быстро выходит из кабинета.
– Работнички! – щурится Щёлоков. – Ты его откуда взял, из транспортного?
– Так точно, Николай Анисимович, из транспортного.
В голове некстати всплывает голос Жванецкого: «Состояние дел на участке транспортного цеха доложит нам начальник транспортного цеха…»
– «Так точно», – передразнивает Щёлоков.
Рахметов хмурится и кажется, не вполне понимает, чего это шеф на него злится.
– Откуда ты такой взялся, Брагин? – снова обращается министр ко мне. – С того света прилетел? А может ты шпион заморский?
– Нет, Николай Анисимович, свой я.
– А если свой, почему гадишь? – повышает он голос. – Рассказывай! Давай, говори всё, как есть. А то Чеботарь тебе кишки вытянет через задний проход.
– Мой знакомый, Александр Павлович Ножкин ехал в метро с потерпевшим.
– И откуда он знал, что это потерпевший?
Саню сейчас крутят по всем инстанциям, но у него всё железно, кроме того, чтобы узнать друзей Афанасьева в лицо.
– Он не знал, – качаю я головой. – Просто сидел рядом, слышал разговор. Потерпевший Афанасьев ехал с друзьями. Это всё в протоколе допроса имеется, и я вам передаю с его слов.
Щёлоков молчит, и мне приходится продолжать.
– По их разговору Александр, мой знакомый, понял, что они из «конторы»…
– Из КГБ? – уточняет Щёлоков.
– Да.
– И что, они об этом на весь вагон трепали?
– Не знаю, но он как-то сообразил. Потом друзья вышли, а Афанасьев остался и доехал до «Ждановской». Он был выпивши…
– Сильно?
– Нет вроде, не знаю.
Министр качает головой. Ему всё это известно, конечно, сто раз уже все протоколы прочитал.
– Дальше.
– Ну, а дальше, с его слов, пассажира этого вывели контролёры, или кто они там, и передали в руки милиционеров из линейного. Милиционеры сами были пьяные и вели себя по отношению к задержанному грубо и не по уставу. Оскорбляли вроде.
– Вроде?
– Я-то не видел. Приятель мой свидетель, не я.
– Что за приятель, москвич?
– Нет, мы вместе приехали. Ждём решение по организации Всесоюзного патриотического движения. У нас в городе мы состоим в молодёжном объединении «Пламя», хотим опыт на весь союз распространить. Ножкин кадровый офицер, имеет ранения, комиссован после Афганистана. Уважаемый человек. Он, знал, что милиция на транспорте постоянно обирает пьяных…
– Что?! – взрывается Рахметов. – Да как ты смеешь, на советскую милицию…
– Угомонись, – не глядя на него бросает министр. – Дальше рассказывай.
– Так это все знают. И пропадают люди. И в этом пятом отделении пропадали уже.
Щёлоков поворачивается и смотрит на зама, горящего праведным гневом.
– Это долго уже происходит, да только народу куда деваться…
– Хватит! – обрывает меня Щёлоков. – Давай по делу.
– Понял, – киваю я. – Дальше он пошёл на выход, но, как неравнодушный гражданин с высокой социальной ответственностью, вернулся, зашёл в отделение и увидел…
– Как он зашёл?
Он точно заходил, это