— Золото, его вроде в это время никто не добывает у нас. Это, в принципе, реально сделать, намыть золота в реках. Да я даже знаю каких, благо вырос в Красноярске, где таких рек хватает. Вот только проблемка есть, нету тут еще Красноярска и острога красноярского нет, да и енисейского тоже нет. А значит, придется пробираться сквозь тайгу по неизвестным местам, где легко будет потеряться, встретить косолапого или местных, что, конечно, очень сильно будут рады. Поляков ограбить может оказаться легче и даже безопасней. В принципе, должны быть места с золотом и поближе. Ага, на Воркуте, — буркнул я себе под нос и вновь улегся на кровать.
Размышляя о том, как можно заработать денег и предотвратить грядущую смуту, я и уснул.
Разбудила меня Афинька, ей было лет сорок, вся в морщинах, улыбка так и играла на ее лице, на голове была небольшая шапочка. Одета она была в сарафан, поверх которого накинута душегрея, в руках же она держала лучину, освещая комнату. Справившись о моем здоровье, она сообщила, что снедать готово, да и банька скоро подойдет, и ушла.
Выйдя из комнаты, я уселся за стол, на котором стояла полная тарелка какой-то каши, а отдельно еще тарелка с квашеной капустой, рядом стоял кувшин с еще горячим сбитнем и свежий хлеб, от которого пахло гречкой, да и на вкус был как гречка.
В очаге мерно потрескивал огонь, взяв деревянную ложку, я принялся за еду.
Каша была вкусная, хоть и непривычная, чуть солоноватая, из чего она была сделана, я так и не понял.
Только закончил с едой, как заявился Прокоп, сообщив, что пора и в баньку, накинув сверху зипун и шапку и, порыскав по комнате, я нашел полотенце и отправился за ним.
На улице солнце уже клонилась к закату, возле бани я обнаружил бочку с водой и, наконец, смог себя рассмотреть.
В отражении воды на меня смотрел парень лет шестнадцати. Прямой нос с горбинкой, острый подбородок и точеные скулы. Высокий лоб прятался под темными, немного курчавыми волосами, которые были острижены по плечи.
Насмотревшись на себя, я завалился в баню. Она топилась по черному, в таких я парился, и не раз в своей жизни, так что даже и не удивился. Жар в ней стоял хороший, так меня еще и Прокоп пропарил березовым веничком, да так, что мне казалось, будто всю кожу снял. Ополоснувшись и накинув на себя одежду, я вышел на улицу и вздохнул полной грудью, а воздух холодил лицо.
— Эх, хорошо-то как, будто заново родился, — вырвалось из меня.
— А то, банька — это всегда хорошо, и помыться, и косточки погреть, — раздался сзади довольный голос Прокопа.
— Эт да, не забудь, завтра к Водянице едем.
— Помню я, — угрюмо произнес Прокоп. Видимо, ехать к ведьме у него желания не было, а мне все же хотелось с ней пообщаться и узнать, как так вышло, что я стал Андреем Владимировичем Белевым.
Вернувшись в дом, я запалил найденную свечу и начал готовиться к завтрашней поездке, а именно, искать оружие, времена-то опасные.
Боевой нож был найден под лавкой, на которой я спал, сабля на стене в большой комнате, а лук со стрелами и копьем в сенях, и в этом была своя логика. Ведь получалось, что в каждой комнате было оружие и, случись чего, оно под рукой. Я был уверен, что стоит поискать, и наверняка найду еще пару ножей или кинжалов.
Вытащив из ножен саблю, я начал осматривать ее при свете лучины. Длина клинка была сантиметров семьдесят, а весом чуть меньше килограмма. Клинок был малой кривизны, а еще на клинке возле рукояти выгравирован какой-то рисунок. Приглядевшись внимательней, я понял, что это портрет человека.
Взвесив саблю в руке, я пару раз ей взмахнул, и вышло у меня достаточно ловко, или мне так показалось, а в голове всплыло ее название. Это была польская сабля и называлась она баторовка, а изображен на ней был Баторий.
— Вот оно, значит, как, — и только тут я обратил внимание, что новые знания появились уже без привычной боли.— Видать, осваиваюсь, а знания — это наследство предыдущего хозяина этого тела.
Других версий относительно природы этих знаний у меня все равно не было. Завалившись спать, я уснул не сразу, мысли так и одолевали, пришлось их разгонять волевыми усилием.
Проснулся как-то неожиданно, даже была надежда, что мне все привиделось вчера, но нет. Та же комната в полумраке и отблески огня из другой комнаты.
Запалив свечу от углей, я оделся, перекусил остатками вчерашней еды и выглянул на улицу, где уже рассветало. Ворота в конюшню были открыты, там шла какая-то возня.
«Коней уже седлают, надо и мне уже собираться»,— мелькнула у меня мысль, и я вернулся в дом, где накинул на себя кафтан. Он был теплый, с подкладном из шерсти, дальше ремень, а сверху кушак, длинный отрез из узорчатой ткани. За кушак я сунул кинжал и саблю, в сенях прихватил саадак[2].
Выйдя из дома, я спустился с веранды и направился в сторону конюшни, из которой Прокоп и Богдан начали выводить оседланных лошадей.
Одеты они были под стать мне, вот только из оружия имелись лишь нож и сабли, да еще и нагайки были за поясом. Я у себя такую же видел в доме, но брать не стал, а, видимо, надо было.
— Здрав будь, Андрей, как ты? — тут же поинтересовался Прокоп.
— И вам здравствовать, да получше уже, — ответил я.
— Ты будто в бой собрался, только кольчужки не хватает, — весело хмыкнул Богдан, подводя ко мне черного коня.
Жеребец весело заржал и рванул в мою сторону, Богдан его не удержал.
От неожиданности я сделал шаг назад, но конь замер и уткнулся в мое плечо лобастой головой, словно за что-то извиняясь.
Рука сама по себе начала его гладить между ушами.
— Настоящий боевой конь, — расслышал я голос Прокопа. — Хороший подарок тебе дед сделал, — и после этих слов у меня вновь появились знания.
Это был Черныш, его по осени мне дед подарил, приехав в гости вместе с дядьями. Он прознал, что мой отец погиб, вот и приехал, а тут еще узнал, что его дочь и моя мать, Евдокия умерла.
Деда звали