В отличие от провинциальных gomeros, братья Баррера были городскими детьми: они жили в Кульякане, учились там в школе, бегали на вечеринки у бассейна в городе, на пляжные вечеринки в Масатлан. Почти все жаркое лето они проводили в гасиенде Тио на прохладном горном воздухе Бадирагуато, играя с детьми campesinos.
Дни мальчишек в Бадирагуато проходили безмятежно: они гоняли на велосипедах к горным озерам, ныряли с отвесных скал в темно-изумрудную воду, лениво валялись на широкой террасе дома, пока десятки tias[30] суетились вокруг них, готовили им тортильяс[31], albodigas[32] и любимую еду Адана – свежий домашний флан[33], покрытый толстым слоем карамели.
Адан полюбил los campesinos.
Они стали для него большой любящей семьей. Мать отдалилась от детей после смерти мужа, дядя был целиком поглощен бизнесом и слишком серьезен. A campesinos излучали тепло и ласку, как летнее солнышко.
Маленький Адан видел, как тяжела их работа – в поле, на кухне, в прачечной, и у них было много детей. И все-таки, когда взрослые возвращались с работы, они всегда находили минутку обнять малышей, покачать их на коленях, поиграть с ними, посмеяться вместе.
Больше всего Адану нравились летние вечера, когда семьи собирались вместе, женщины готовили, ребятишки носились веселыми стайками, а мужчины пили холодное пиво, шутили и рассуждали об урожае, погоде, домашней живности. Потом все усаживались за длинные столы под древними дубами и ели вместе. Наступала тишина: люди принимались за серьезное дело – еду. А когда голод был утолен, снова вспыхивал шумок: все шутили, болтали, поддразнивали друг друга, смеялись.
Когда длинный летний день потихоньку перетекал в вечер и становилось прохладно, Адан устраивался поближе к пустым стульям, которые скоро займут мужчины, вернувшись с гитарами. Он сидел у самых ног мужчин, восторженно слушая, когда те пели tambora[34] о gomeros, bandidos и revolutionaries[35] – героях Синалоа, о которых слагались легенды и песни в его детстве.
Через некоторое время мужчины откладывали гитары: им завтра вставать с солнцем, и tias загоняли Адана и Рауля в гасиенду, где они спали на раскладушках на балконе, забранном сеткой, простыни tias обрызгивали холодной водой.
И почти каждый вечер на ночь abuelas – старые женщины, бабушки, – рассказывали им истории про brujas – ведьм, духов и привидений, которые принимают обличье сов, ястребов и орлов, змей, ящериц, лисиц и волков. И про наивных мужчин, очарованных amor brujo – любовным колдовством, – обезумевших, одержимых любовью; про то, как они сражались с пумами и волками, с великанами и привидениями, и все ради любви к красивым молодым женщинам. А потом, слишком поздно, узнавали, что возлюбленная их на самом деле отвратительная старая карга или сова, а не то – лисица.
Под эти истории Адан засыпал. И спал как убитый до той самой минуты, когда солнце ударяло ему в глаза и начинался длинный чудесный летний день, наполненный запахами тортильяс, чоризо[36] и сочных сладких апельсинов.
Но сегодня утро пахло пеплом и отравой.
Солдаты бурей пронеслись через деревню, запаливая крытые соломой крыши и разбивая саманные стены прикладами винтовок.
Лейтенант federale Наваррес находился в самом скверном настроении. Американские агенты Управления по борьбе с наркотиками крайне недовольны: им надоело расправляться с «мелкой сошкой», они желают выбрать со дна всю сеть и просто достали его, намекая, что ему известно, где скрываются «большие парни», а он намеренно водит их за нос.
Мелкой рыбешки они наловили вдосталь, но крупной рыбины – ни одной. Теперь им требовались Гарсиа Абрего, Чалино Гусман, иначе Эль Верде, Хайме Гэррера и Рафаэль Каро – все они пока что ловко выскальзывали из расставленных сетей.
А больше всего они желают арестовать дона Педро.
Эль Патрона.
– Мы что здесь, в прятки играем, что ли? – зло бросил ему один из сотрудников наркоуправления в синей бейсболке.
Отчего Наваррес аж полыхнул ненавистью: эта вечная клевета янки, будто каждый мексиканский коп берет la mordida – взятку, или, как американцы выражаются, «на лапу».
Итак, Наваррес злился, его унизили, а унижение превращает гордого человека в опасного.
Тут он видит Адана.
Оценив стильные джинсы и кроссовки «Найк», говорит напарнику, что этот коротышка с городской стрижкой и модным прикидом не campesino. Это наверняка какой-нибудь геймер-панк среднего уровня из Кульякана. Подойдя поближе, лейтенант воззрился на Адана сверху вниз.
– Я лейтенант Наваррес, – представляется он. – Из муниципальной федеральной полиции. Где дон Педро Авилес?
– Я про это ничего не знаю, – отвечает Адан, стараясь, чтобы голос у него не дрожал. – Я студент колледжа.
– Да? И что же ты изучаешь? – усмехается Наваррес.
– Бизнес. Бухгалтерию.
– Бухгалтер ты у нас, значит. А что подсчитываешь? Килограммы наркоты?
– Нет.
– А здесь оказался случайно.
– Мы с братом приехали на вечеринку, – говорит Адан. – Послушайте, это ошибка. Если вы поговорите с моим дядей, он…
Выхватив пистолет, Наваррес ударяет Адана рукояткой по лицу. Потерявшего сознание Адана federales забрасывают вместе с campesino, прятавшим его, в кузов грузовика и увозят.
Адан очнулся в темноте.
Он понимает, что сейчас не ночь, это на голову ему накинули черный капюшон. Ему трудно дышать, накатывает паника. Руки у него крепко связаны за спиной, он слышит треск моторов, гудение вертолета.
Видимо, мы на какой-то базе, думает Адан. Тут ухо улавливает звуки пострашнее: стоны человека, глухие удары резиной и скрежет металла о кость. В нос ему ударяет острый запах мочи, дерьма, крови, тошнотворная вонь собственного страха.
Он слышит, как ровный, хорошо поставленный голос Наварреса произносит: «Говори, где дон Педро».
Наваррес сверху смотрит на крестьянина – потеющее, сочащееся кровью, дрожащее, потерявшее человеческий облик существо, скрючившееся на полу палатки, под ногами здоровяков-солдат, один из которых держит кусок резинового шланга, а другой сжимает короткий металлический прут. Люди из наркоуправления сидят снаружи в ожидании сведений. Им требуется только информация, процесс их не интересует.
Американцы, думает Наваррес, не желают видеть, как приготовляются сосиски.
Он кивает одному из federales.
Адан слышит свист резинового шланга и взвизг.
– Прекратите избивать его! – вопит Адан.
– А, ты уже с нами, – говорит Наваррес. Он наклоняется, и Адан слышит запах его дыхания. Пахнет мятой.
– Так, значит, ты скажешь мне, где дон Педро?
Campesino вопит:
– Не говори!
– Сломай ему ногу! – приказывает Наваррес.
Раздается жуткий хруст – federale опускает со всего размаху железный прут на голень campesino.
Словно топор на полено.
И снова визг.
Адан слышит, как человек стонет, задыхается, его рвет, он молится, но не отвечает на вопрос.
– Вот теперь я верю, – заявляет Наваррес. – Он не знает.
Адан чувствует, что comandante[37] подходит совсем близко. На него веет запахом кофе и табака, когда federale говорит:
– А вот ты, я уверен, знаешь.
С головы Адана сдергивают капюшон, но не успевает он хоть что-нибудь разглядеть, как