– Сломаю руку, милочка, – предупредил я. – И вобью задницу в темя. Это Эрик, моя голубка, и Эрику не нравится выуживать из ванны мертвых девушек. Впрочем, идея недурная, а ванна – довольно просторная. Брось меха!
Тина безмолвствовала, но пелеринка шлепнулась на пол – и не с мягким шорохом, а с отчетливым, хотя и приглушенным, ударом. В этом скорняжном шедевре, видимо, таился кармашек, который не пустовал. Удивляться не стоило.
– Теперь сумочку, дорогая. Тихонько, тихонько. Кости срастаются так долго, а гипс так уродлив.
Черная сумочка упала на пелеринку, и даже меховая подушка едва смягчила удар.
– Это два, – сказал я. – Надо полагать, Эрреры и мой. Теперь покажи старому товарищу собственную пушку. – Тина быстро помотала головой. – Неужто не носишь? Ни очаровательного бельгийского браунинга, ни чудной маленькой "беретты"? Ее так рекламируют! – Тина снова помотала головой. Я схватил пальцами левой руки высокий воротник платья и скрутил – как раз настолько, чтобы слегка придушить. Где-то лопнул шов.
– Меня не смущают обнаженные женщины, chiquita[7]. Не вынуждай себя раздевать.
– Ладно, будь ты проклят, – прохрипела Тина. – Не сжимай горло!
Я отпустил платье, однако не кисть. На платье спереди был кокетливый разрез – показывать соблазнительную полоску белой кожи. Тина засунула туда свободную руку, вынула крохотный автоматический пистолет и швырнула его на пол, поверх всего остального. Я оттолкнул ее от оружейного склада и разжал пальцы. Она яростно повернулась, массируя запястье, потом обеими руками растерла пострадавший зад – и внезапно рассмеялась.
– Ах, Эрик, Эрик, – выдохнула она, – я ужасно испугалась, когда увидела.
– Чего испугалась?
– Ты так изменился! Твидовый пиджак, хорошенькая жена, упитанное брюшко... Следи за собой. При твоем росте можно стать горой мяса, если разжиреть. И глаза, как у вола в загоне, в ожидании мясника... Я подумала: он даже не признает меня, этот человек. Но признал. Вспомнил.
Она говорила и надевала шляпку с вуалью, приглаживала волосы, одергивала платье: пригнулась, полуотвернувшись, как делают женщины, когда подтягивают чулок, – и резко выпрямилась. В руке сверкнуло лезвие. Я шагнул назад, выдернул собственную руку из кармана и, тряхнув кистью, раскрыл золингеновский нож. Не самый удобный способ приводить режущий инструмент подобного типа в боевую готовность, если обе руки свободны. Зато весьма впечатляющий.
Мы глядели друг на друга с ножами наготове. Тина держала свой, словно собиралась колоть лед и готовить коктейль. Я вспомнил, что ножом ей разрешалось пользоваться только в крайнем случае. А ваш покорный слуга сызмальства обучался владеть разнообразным оружием, особенно холодным. Наверное, из-за того, что в роду были викинги. Ружья? Прекрасно. А все же в глубине души я приверженец меча и кинжала. И при такой разнице в росте мог бы выпотрошить противницу, как рождественскую индюшку, даже не обладая нужными навыками. Шансов у Тины не было, и она это понимала.
– Да, я вспомнил. Она расслабилась и засмеялась.
– Проверка, милый. Можно ли все еще полагаться на тебя.
– Такие проверки часто кончаются перерезанным горлом. Убери-ка перышко, и хватит валять дурака. – Я проследил, как она спрятала лезвие десантного ножа и сунула оружие за подвязку. – Ну и достается бедной резинке! А теперь выкладывай все про малышку с хорошеньким метательным ножиком и хитрой кобурой у коленки.
Тина опустила подол и стояла, глядя оценивающе, взвешивающе. Вступительный экзамен прошел успешно, однако она до сих пор не уверилась во мне, после стольких лет мирной беззаботной жизни.
Я уже выдерживал такой взгляд. Отчетливо помню собеседование, устроенное Маком при первой же встрече. Дотошным расспросам подвергали каждого рекрута – и немедленно. Я так полагаю, но говорить наверняка могу лишь о себе самом: до известного дня каждого кандидата учили и тренировали отдельно, чтобы в случае непригодности парень вернулся в часть, не унося в голове чересчур много любопытных сведений.
Помню маленький невзрачный кабинет, похожий на все последующие маленькие невзрачные кабинеты, где мне приходилось докладывать и получать приказы; помню маленького седовласого человека с холодными серыми глазами и о чем он говорил, покуда я стоял по стойке смирно. Он был в штатском и не требовал никаких военных ритуалов, я понятия не имел, есть ли у него чин, и если есть, то какой, – но счел за благо не рисковать.
Каким-то образом я уже чуял: эта служба как раз для меня – если примут – и не преминул извлечь наибольшую возможную выгоду из хорошо выпрямленной спины и частого обращения "сэр". Я пробыл в армии достаточно и понимал, что возьмут, в сущности, любого, кто умеет стрелять, отдавать честь и говорить "сэр". Впрочем, когда у вас рост шесть футов четыре дюйма, пускай вы даже худой и костлявый, слово "сэр" звучит не заискивающе – просто скромно и вежливо.
– Да, сэр. Хотелось бы узнать, зачем я сюда направлен, сэр. Очень хотелось бы.
– У вас хороший послужной список, Хелм. И с оружием обращаться умеете. Уроженец Запада?
– Да, сэр.
– Охотник?
– Да, сэр.
– Горная дичь?
– Да, сэр.
– Водоплавающая?
– Да, сэр.
– Крупная дичь?
– Да, сэр.
– Олень?
– Да, сэр.
– Лось?
– Да, сэр.
– Медведь?
– Да, сэр.
– Свежуете сами?
– Да, сэр, если нет помощников.
– Отлично, – сказал он. – В нашей работе нужен человек, не боящийся испачкать руки.
Он продолжал разговор, глядя на меня оценивающим взглядом. Эту службу отличает целенаправленность, пояснил Мак. Вы – военный, и когда враг нападает на вашу часть, будете отстреливаться, правда? А прикажут атаковать – выскочите и от души постараетесь уложить еще нескольких. Приметесь, так сказать, произвольно выбивать солдат из массы противника. Вы славитесь меткостью и, невзирая на офицерский чин, в один прекрасный день вполне можете сощуриться сквозь оптический прицел, карауля бедного одиночного олуха на расстоянии четырехсот-пятисот ярдов. И снова жертвы окажутся совершенно случайными. Что, если мы предложим повоевать и послужить более разборчиво?
Мак сделал паузу – достаточно долгую, предполагающую ответ. Я сказал:
– Вы подразумеваете, скрадывать дичь прямо в среде обитания, сэр?
Глава 10
Не постигаю, как вообще он умудрился продать свой замысел командованию. Должно быть, пришлось потрудиться: Америка чертовски праведна и сентиментальна, даже на войне. Все армии, не исключая нашей, воюют по неким писаным правилам, – а в правилах такого, разумеется, не писано.
Понятия не имею, где и от кого получал он приказы. Интересно воображать эту сцену. Не представляю подтянутого выпускника Вест-Пойнта отдающим подобный приказ на простом и внятном английском языке. Эти распоряжения, безусловно, не записывались, вы не обнаружите никаких архивных сведений в Министерстве Обороны –