– И ты предписал парню полночную ванну?
– Да, голубушка, – откликнулся я. – Терапевтическое воздействие по методике профессора Хелма. Я рекомендовал молодцу полное воздержание от стрельбы, провел посредством ботинка легкий массаж головы и прописал полночную ванну... Весьма благотворно сказывается на нервной системе. Успокаивает. Навеки... Ты потрясена?
– Отнюдь нет, – невозмутимо сказала Диана. – Видите ли, мистер Хелм... Если я все едино здесь, лучше не упустить ничего, и обо всем доведаться досконально. Даже о хладнокровном убийстве. Обо всем...
Диана глубоко вздохнула и продолжила – не столь самоуверенно:
– Всегда была добропорядочной девушкой... Нет-нет, не девственницей безмозглой, не подумайте! Но я старалась держаться в рамках, подобающих существу цивилизованному. Понимаете? Мирному. Снисходительному. Уступчивому. Разумному. Искренней стороннице мирных, разумных, благотворных затей. Ненасильственных, разумеется – иначе ни мирными, ни благотворными эти затеи не будут. Понимаете? К этому следует стремиться, или миру вообще не уцелеть! Люди вроде вас, люди, размахивающие револьверами, – опасные, уродливые анахронизмы, угрожающие современному обществу, рубящие его под корень... Скажете, что нет?
Я не сказал ничего. Да мисс Лоуренс и не требовалось ответа. Я рассеянно внимал равномерному шуму корабельных машин, делавшему крохотную каюту местом не просто уютным, а и безопасным, надежно защищенным ото всякого подслушивания извне.
– Я устала, – тихо произнесла Диана. – О, если бы я только могла заставить вас почувствовать: как я утомилась, притворяясь... Не покойной Мадлен Барт! – вовсе нет!.. Я притворяюсь отродясь. Делаю вид, что живу среди воображаемого общества... Как любой сверстник. Почти любой. Да я по части притворства еще и с вами посостязаюсь, мистер Хелм!
Боги мои! Боги бессмертные!..
Коль скоро в окружности четырехсот миль наличествует хоть один психопат, мающийся расщеплением личности, – не извольте сомневаться: достанется в товарищи нам, и никому иному. Судьба... "Кисмет", как выражаются турки. Рок.
– Голубушка! – промолвил я ласково: – Ты дверью ошиблась. Душевнобольных пользуют направо по коридору, за поворотом.
– Ничего ты не понял, – невозмутимо изрекла Диана. – Я, видишь ли, призвание свое отыскала – здесь, в этой мерзкой, тесной каютке; а сидела, между прочим, не скидывая одежды, которую с Эвелины содрали. Вон теми нежными лапками. Я десять раз умирала от испуга; не пришло в голову, а, Мэттью Хелм? И наслаждалась каждой минутой невыразимого страха, между прочим!
Диана успела подняться. И сунуть револьвер за пояс. И пройтись от стены к стене.
– Я мысленно уложила десятка два нападающих: всякий раз, когда шаги в коридоре звучали. Не подумал?
– Великолепное достижение, – хмыкнул я. – Особенно учитывая, что в револьвере всего пять зарядов.
– Пять?.. Я полагала, шесть...
– Всеобщее заблуждение, – уведомил я. – Запас патронов зависит исключительно от модели. Бывает пять, шесть, восемь выстрелов... Иногда – очень редко – семь. Не подозревала?
– О чем? – негромко спросила Диана.
– Прекрасно знаешь, о чем.
– О чем, бишь, мы беседовали?..
– Не о том, любезная. Но сразу отвечаю: кукиш. С маком. Опиумным.
– Да?
– Да. Не собираюсь отправляться с вами в постель, госпожа Лоуренс, хотя сие было бы отличной закуской к незабываемому вечеру.
Воспоследовала краткая тишина. Затем Диана заразительно расхохоталась.
– Помилуйте! – провозгласила она. – Да неужто к этому одному все и сводится? Пожалуй, да... Она лукаво ухмыльнулась".
– И вы, разумеется, абсолютно правы, не желая потворствовать прихотям женщины, которой самое место в обитой войлоком палате, за прочной решеткой. То есть... Если вы преступно воспользуетесь минутным помрачением душевнобольной особы – как после этого собственную совесть угомоните?
– Совесть ослабла и охрипла, – уведомил я. И снова припомнил те же слова, сказанные другой женщине, при других обстоятельствах, много лет назад... О, как молод я был тогда! Сравнительно молод. И как непринужденно отправил женщину к праотцам... Все течет, и все переменяется; но прежние фразы сплошь и рядом звучат свежо...
Что-то в тесной каютке переменилось. Точно в атмосфере, когда грозовой фронт уносится прочь. Диана смотрела в упор: бесстыжими, наглыми, зелеными, безудержно смеющимися глазами – изумрудными на почти меловом лице. Я машинально подметил: дьявольщина, ведь ни малейшего резона сражаться со своею собственной добродетелью – коль скоро таковая наличествовала, в чем весьма сомневаюсь, – нет! Девица, безусловно, страдала помешательством, но таким же помешательством томятся девяносто девять процентов западного населения, достигшего зрелости, а вместе с нею удостоившегося положенных по закону гражданских прав...
Предстояло плавание длиною в несколько суток. И, если девице казалось невтерпеж ускорить естественный ход событий – помилуйте. Я весьма снисходителен в подобных вещах и, сам не будучи ангелом, чужую натуру склонен разуметь и прощать.
Во всяком случае, роль целомудренной невесты разыгрывать не склонен...
Приличий ради, я заметил:
– М-м-м... Ты, голубушка, все-таки числишься под именем покойной Мадлен Барт. Устрашающе благовоспитанной особы, которая старательно позаботилась обеспечить себя и меня раздельными, отменно целомудренными обиталищами... Пять с плюсом за добродетель. Покойнице... Она, вероятнее всего, уцелела бы, согласившись на развратную двуспальную каюту. Просто не выскользнула бы из-под надежного присмотра. Это в порядке примечания. Походя...
Диана молчала.
Я невольно стушевался и продолжил наощупь:
– В любом и всяческом разе, эти койки сработаны ala Norska, и развернуться не дозволят...
– Хочешь проверить... мистер Хелм? А об заклад побьешься?
Об заклад я биться не стал.
Неразумным казалось.
Ибо проигрыш был неотвратим.
Глава 6
Завтрак, вопреки явному норвежскому происхождению, подавали по-шведски. Сиречь, подходи к любому столу, хватай, что приглянулось. От анчоусов до селедки... Принеся мысленные извинения скандинавским предкам, я презрел рыбные блюда и умудрился выследить пару крутых яиц, украшенных добрым ломтем ветчины. К оному причитались чашечка черного кофе, или здоровенный стакан апельсинового сока. По выбору. Я остановил выбор на соке. Диана уписывала поданное со здоровым аппетитом женщины, которой нет ни малейшей нужды заботиться о талии... Сама сохранится. Без дополнительных усилий.
Черт побери. Вопреки простейшим житейским правилам, спутница моя выглядела поутру гораздо лучше, несли накануне. Так не бывает – и все же так было.
Голову обвивал затейливый шарф – изумительно удобная вещь, если хочешь до поры сокрыть истинный цвет волос. Диана казалась и посвежевшей, и похорошевшей. И мне это вовсе не понравилось при мысли о том, сколь бесцветной, поникшей и невзрачной была упомянутая дама лишь накануне... Помилуйте, я не страдаю манией величия, и отнюдь не полагаю, что ночь, проведенная в объятиях меня, делает из маленькой затравленной Золушки надменную принцессу... Отнюдь нет.
Изменения произошли, состоялись и стряслись. Не мне благодаря, а по совершенно иной причине. Тем паче надлежало следить в оба.
Девица сидела с таким видом, словно провела ночь в усерднейших и целомудреннейших молитвах. Не клянусь, что я ни в коем случае не польстился бы на подобную бескровную особь – хотя, уверяю, нет! – но выражение физиономии было неподражаемо. Вы и впрямь поверили бы: норвежские койки не оставляют