Дразнит, стало быть...
– Ну, расскажи хотя бы! – промурлыкала Гейл. – Расскажи о пытках?
– Отлично. Имеются две главные разновидности. Первая – безотказна. Правда, требует, определенных условий и времени. Заключается она в том, что допрашиваемого сламывают постепенно, причиняя невыносимую боль и страшные, однако не смертельные увечья. Долгие, нескончаемые часы, день за днем... Истязания сопровождаются преднамеренными унижениями и лишениями. Это значительно усиливает воздействие, оказываемое на психику. Выстоять не способен никто. Россказни о несгибаемых героях – лживая пропаганда, процветающая, как правило, во время войны, дабы солдаты, угодившие в плен, равнялись на вымышленных сверхлюдей и молчали подольше...
Гейл слушала с неподдельным любопытством.
– Я упомянул войну. Отважные, стойкие подпольщики выдавали всех товарищей поголовно, сведя достаточно продолжительное знакомство с гестапо. Это, разумеется, учитывалось, и задания поручали маленьким отрядам или группам, члены которых рассыпались кто куда и ускользали, едва лишь немцы захватывали хоть одного из диверсантов.
Гейл поднесла сигарету к губам:
– Продолжайте, профессор.
– Продолжаю. Никто не вправе порицать, а тем паче – судить человека, заговорившего под жестокими и продолжительными пытками. Упрекнуть его можно лишь в одном: угораздило же попасться противнику живым! В нашем деле агент, располагающий секретной либо просто важной информацией, обязан при неминуемой угрозе пленения покончить с собой. Для каковой цели снабжается всеми нужными средствами. Единственный надежный способ не выдать государственной либо военной тайны.
– Получается, – осведомилась Гейл, – ты намерен пытать меня сутки напролет?
Голос женщины прозвучал немного натянуто. Самую малость.
Я покачал головой.
– Невнимательная вы студентка... Получай за "профессора"...
– Ибо, повторяю: для этого нужны определенные условия и время. Ни тем, ни другим, увы, не располагаю. Но я ведь упомянул две главные разновидности.
– Что это значит?!
– Можно обойтись безо всяких ужасов. Да ты бы и не выдержала продолжительного допроса. Красивые женщины хрупки, легко уязвимы... В этом, кстати, заключается разновидность вторая.
– ?!
– Пытка сводится к обоюдному соглашению.
– Не понимаю.
– Допрашиваемому – или допрашиваемой, – поясняют во всех подробностях, что именно с ним либо с нею, сотворят, если упрется и возьмет рот на замок. Доказывают: мы готовы, способны и жаждем это проделать. А потом ставят перед выбором: выкладывай немного сведений – возможно, совсем пустячных – или сноси адскую боль и получай непоправимые телесные повреждения. Уразумела?
– Ты, видимо, не считаешь мои сведения пустячными, – резко возразила Гейл.
Она дышала прерывисто, но старалась говорить с уверенностью:
– Ты не посмеешь! Особенно, если ты и впрямь правительственный агент!
– Бога ради, Гейл! Опомнись! Если я действительно правительственный агент – о чем же беспокоиться? Выкладывай! Со спокойной душой! Это еще, между прочим, и твой гражданский долг.
Я выдержал паузу.
– Ну-с?
Сверкнув глазами, Гейл брякнула:
– Пошел ты!
Я вздохнул, склонился, подобрал с пола безнадежно испорченное платье. Разорвано сверху донизу, ткань свисает клочьями, болтается выдранная внутренняя лямка...
– Посмотри, Гейл. Пять минут назад это было изысканным вечерним нарядом. Теперь это – уродливая тряпка. Сейчас передо мною – красивая молодая женщина. Через пять минут...
Я выдержал новую паузу – многозначительную.
– Сукин сын! – прошептала Гейл.
– Мне доводилось видать подобное прежде, – с напускной неохотой сообщил покорный слуга. – Прелестная девочка стоит гордо выпрямившись и бросает презрительный вызов палачам. Вроде некоторых... А минуту спустя на полу корчится человекообразный кусок сырого мяса, который истекает кровью, молит о пощаде и готов на все... Но проку уже мало. Нос отрезан, зубы выбиты все до единого. А к носу вдобавок весьма часто отрезают уши, груди, и так далее... При нынешнем уровне пластической хирургии тебя сумеют отчасти починить – но лишь отчасти. Лечение тоже будет неприятным, не сомневайся...
Раздавив окурок в стоявшей поблизости пепельнице, Гейл процедила:
– Сволочь! Поганый, паскудный садист!
Я промолчал. Она, разумеется, еще не утратила последней надежды. Угрозы могли обернуться очередным блефом. В конце концов, я просто порвал ей новое платье. А это еще не значит, что у человека достанет совести – точней, бессовестности – растерзать женское лицо.
Но игрока из Гейл не получилось бы. Девочка не любила и не умела рисковать по-настоящему. Да еще на подобную ставку.
Мне даже не пришлось давать циркового представления, хотя кресло, чей подлокотник я смог бы переломить ребром ладони, стояло рядом, облюбованное и придвинутое заранее.
Плечи Гейл обмякли, опустились. Голова поникла.
– Сукин сын, – вымолвила она, глядя в сторону, – сукин сын и вонючий подлец, тебе что-нибудь говорит название "Вигвам"?
– "Вигвама?
Я поспешно вынул знаменитое вечное перо и блокнот. Сделал пометку.
– Пишется, как индейский вигвам?
– Она сказала: "Отвези это в "Вигвам", в Кариньосо, штат Новая Мексика. Новая дата: тринадцатое декабря".
Косвенный, однако тем более подробный ответ.
– Вигвам... – бормотал я, записывая. – Кариньосо... Хм, я только нынче утром его миновал... Тринадцатое декабря.
– Не перебивай, чтоб тебе! – взорвалась Гейл, по-прежнему избегая встречаться взглядами. – Так сказала Дженни. Затем она помолчала и прибавила, уже с трудом: "Тринадцатое декабря. Какое сегодня число? Если это случится, то я умерла всего несколькими днями раньше. Помоги остановить. Помоги, "ты обязана".
– "...Помоги, ты обязана", – повторил я и поставил точку в блокноте. – Дальше.
– Дальше – тишина, – сказала Гейл. – Ты читал "Гамлета", подонок?
– Читал. Дальше, получается, Мэри-Джейн умерла.
– Скажи, – почти жалобно осведомилась Гейл, – скажи... ты и правда избивал бы меня, резал, жег? Или снова запугивал?
Я заколебался. Конечно, запугивал. Да и незачем было применять крайние меры. Коль женщина продолжает молчать после подобных угроз, ее не расколешь, не имея подходящих условий. Посреди кишащего постояльцами и служащими отеля "Paso del Norte" о камере пыток мечтать не приходилось. А в довершение, пускаться на эдакие деяния даже не зная, оправдает ли цель затраченные средства, не в моем вкусе. Я заполучил фотопленку, а информация, хранившаяся в голове Гейл, не могла прокиснуть или заплесневеть. Связался бы с Вашингтоном, уведомил Мака, а тот, ежели требуется, прислал бы другого работника, с другим заданием. Доставить женщину в столицу либо допросить на месте...
Но, к счастью, Гейл отнюдь не отличалась героизмом, и хватило простого словесного нажима. Лживого. Но сберегшего многим уйму времени.
Прочитав на моей физиономии непроизвольный и правдивый ответ, женщина быстро сказала:
– Неважно! Можешь промолчать. Но, пожалуйста, дай стаканчик чего-нибудь покрепче и принеси хоть купальный халат!
Пока я исследовал стенной шкаф,